у нас известная скромница, — пришла ей на выручку Варвара Михайловна. — А дело тут не так просто. Не один километр она исходила вокруг трассы, не одно воскресенье потеряла. Я ей лишь немного помогла. В общем, Маречка хоть и не мостовщик, а видит, камня нет, стройка затягивается, и пошла в Бабынино, в Захлыстовку, к Васютину переезду: может, местные жители знают, где залежи. Помните, в июне ей Хвощин выговор сделал за прогул? Это она как раз искала пласт.

— Что же вы, Маря, тогда не сказали? — воскликнул Молостов.

— Постеснялась. Думала, скажут: твое ли дело? Головы поумнее не могут придумать. Да и не была уверена, отыщу ли.

— Хвощин такой, что оборвал бы, — заметил кто-то из толпы.

— Ладно, дело прошлое, — нетерпеливо перебил прораб. — Много там камня?

— На весь наш участок хватит, — счастливым голосом ответила Маря. — И лежит он сразу за нашим лесом. Так… на земле. Валунник. Еще в мае бродила я, все ноги в темноте посбивала в кровь, искала жилу. Конечно, нету, колхозники бы знали. И вот на днях вдруг вспомнила: «Ведь в Бабынине ни дерево не растет, ни хлеб не родится. И на поле за деревней, и на дне Омутовки — везде камень. Просто валяется. Его только собрать — и вполне годится. Зачем и новый карьер разрабатывать?» Рассказала я фельдшерице нашей, Камыниной, она затормошила: зря будем до воскресенья ждать. Мы и пошли с утра проверить: много ль его? Бродили, бродили… Очень много.

При всех Баздырева обняла Марю, крепко расцеловала в обе щеки.

— Обрадовала, девка. Я твоя должница!

— Чем расплачиваться будешь, Яковлевна? — спросил Елисеич, оглаживая бороду.

— Жениха подыщу хорошего!

— Жалко, я стар!

Со всех сторон посыпались шутки. Маря раскраснелась и убежала в шалаш переодеваться.

— Завтра с утра начнем складывать валунник в кучи там же, на полях, — громко подытожила Баздырева. — Главное, от нас недалеко. Вот только как его перевозить на трассу по такой грязюке? Грузовики не потянут, трактор с прицепной тележкой нужен. Ох, беда, опять с Горбачевым воевать.

Прошел ужин. После дождя поднялся густой сырой туман. Лагерники, обрадованные возможностью обсушиться, сварить кашу, развели костры; сырые дрова не хотели разгораться, чадили. Пора бы укладываться по шалашам, но сон в этот вечер отлетел прочь. Молодежь на поляне устроила танцы под баян. «Геологи» были героинями вечера. Перед Марей кавалеры то и дело выбивали дробь, вызывали на пляску; Варвару Михайловну парни не решались приглашать, зато редактор стенгазеты уже ходил за ней по пятам, прося «черкнуть статейку». Молостов все время старался быть рядом с фельдшерицей, не спускал с нее восхищенных глаз. Варвара Михайловна отнеслась к нему с неприкрытой холодностью. Ей так и хотелось язвительно-вежливо бросить ему в лицо: «Вы не ошиблись адресом? Меня зовут не Клавдия». Бродя сегодня с мешком по бабынинским полям, мучаясь ревностью, она твердо решила порвать с Молостовым. Здесь, в лагере, столкнувшись с ним, дрогнула, убедилась, что не может расстаться, не объяснившись. «Уличу его во лжи. Скажу: ваша тайна открыта». Теперь Варвара Михайловна сама хотела встречи. Может, подвить сейчас волосы, принять участие в общем веселье и договориться о последнем свидании? Ей помешала Маря. Отбившись от кавалеров, она подхватила Камынину под руку:

— Нынче мы с Варварой Михайловной не танцуем: заморились, промокли. Нам сейчас дороже всего чашка чая и крепкий сон.

В шалаше они сдвинули постели, положили посредине Васятку, натянули поверх одеял шерстяные платки, пальто. Совершенно незаметно для себя Камынина заснула: она действительно очень устала (сколько километров месила грязь под дождем!), да и по сынишке соскучилась; а тут пригрелась с ним рядышком, так уютно стало. Одной из ее последних ясных мыслей было: «Достоин ли еще Павел, чтобы я с ним заговорила?.. Пусть-ка и он помучается». На губах ее застыло что-то вроде удовлетворенной улыбки.

Прислушиваясь к ее ровному дыханию, Маря Яушева тихонько набросила на плечи сухой ватник, бесшумно вышла, отыскала Молостова и сказала, что ей надо с ним поговорить.

— Пожалуйста, Маречка. Я вас слушаю.

— Нет, — густо покраснела девушка. — Я… мне наедине.

— Секретничать будем? — несколько удивился Молостов.

Маря молча посмотрела на него своими огромными черными, чуть диковатыми глазами, и нижняя красная губа ее слегка выпятилась вперед. «Как она развивается, хорошеет», — подумал Молостов, идя с нею за кухню, и по старой ухажерской привычке подкрутил ус, молодецки расправил плечи.

Под ближним кленом Маря остановилась и несколько минут не могла справиться с волнением. За елями показалась огромная багровая луна, по лесу разлился смутный розовый свет. От деревьев пахло сырым мочалом, ноги обвивали мокрые папоротники. В тумане стоял еле уловимый шорох: это с ветвей, с листьев на землю падали капли от недавнего дождя.

— Я вас позвала по… особому делу, — сбивчиво начала Маря, избегая взгляда техника.

Молостов вспомнил: молодежный бригадир живет в одном шалаше с Камыниной, сдружилась с ней, камни сегодня вместе принесли. Не ее ли она почтальон?

— Мне все одно, что вы обо мне подумаете, — как бы сердясь, продолжала Маря. — Я… не могу промолчать. Не имею права. В общем, товарищ Молостов… вы не должны разбивать чужую жизнь.

— Чью? — мягко спросил он.

— Вы сами знаете, про кого я говорю.

Внезапно Молостова осенила догадка: неужели Маря сама к нему неравнодушна, решила объясниться? Он вспомнил, как пристально она смотрела на него во время политбеседы, затем в лесу, где собирали грибы, как следила в тот вечер, когда он назначил свидание Варваре Михайловне. «Выходит, я ей нравлюсь, а не Юшин? Экая бедняжка». Павел Антонович подбирал в уме слова, которые бы не обидели Марю, но и не оставили ей обманчивую надежду. Надо сказать, что он сильно любит одну женщину, а она, Маря, еще девочка и первое увлечение приняла за глубокое чувство.

— Вы разбиваете не только одну жизнь, — еще настойчивее заговорила Маря, — вы разбиваете жизнь целой семьи. У них есть ребенок.

— Да вы о ком толкуете? — перебил Молостов, окончательно сбитый с толку, и нахмурился.

— Опять — о ком? — вызывающе сказала Маря. — Иль все не понимаете, о ком речь веду? Мало вам девушек? Пристаете к замужней. Хотите Васятку сделать несчастным?

Молостов опешил: так вот про кого говорит эта девчонка! Хорош бы он был, начав лечить ее от любви к себе.

— Погодите… а какое вам дело? — довольно грубо спросил он.

— Такое. Я не могу высказать своего мнения?

— Высказывайте тем, кто в нем нуждается. Я как-нибудь обойдусь и своим умом. Не хватало, чтобы разные посторонние… лезли в мою личную жизнь.

— Нужна мне ваша личная жизнь! Я говорю не о вашей