Граф между тем выходит в сопредельный зал, и его тотчас окружают не менее двух десятков вооруженных людей из его домашнего войска. Вот дерьмо! Сквозь такой отряд мне при всем желании не пробиться!

— Госпожа Рьенн? — окликают меня, и я чувствую, как меня ловят за юбку. Обернувшись, я вижу перед собой мальчишку-пажа. Я спрашиваю:

— В чем дело?

— Канцлер Крунар просит вас немедленно к нему подойти.

Я бросаю последний разочарованный взгляд на удаляющегося д'Альбрэ, потом спрашиваю пажа:

— Канцлер не сказал, что случилось?

— Нет, госпожа. Прошу вас, пойдемте.

Может быть, у него свежие новости из монастыря? Это вселяет надежду, и я иду за мальчиком туда, где ждет меня канцлер. Паж стучит в дверь, потом распахивает ее.

Если Крунар и раздосадован тем, как прошла встреча баронов, он умело скрывает свои чувства.

— Прошу вас, госпожа. — Он приглашает меня в кабинет, и паж убегает.

Рабочий стол канцлера размером с большую кровать. С одной стороны аккуратной стопкой сложены письма, с другой лежат три большие карты; я вижу небольшую чернильницу и целый пучок перьев. Он не предлагает мне сесть, наоборот, встает сам и подходит к окошку. Некоторое время он молчит, потом спрашивает:

— Куда это вы так торопились?

Я смотрю ему прямо в глаза. Лишь обещание держать язык за зубами, данное Дювалю, не дает мне рассказать ему о новом женихе герцогини и о той надежде, которую он ей посулил.

— Я хотела проверить, не дает ли Мортейн мне разрешения избавиться от д'Альбрэ.

Он удивленно моргает. Похоже, он ждал от меня совсем другого ответа. Потом на его лице появляется облегчение, а в глазах возникает даже искорка веселья.

— Да уж, — говорит он, — не забывайте приглядываться к д'Альбрэ на предмет изменнической метки! Мы, по крайней мере, могли бы заняться другими, действительно безотлагательными делами!

Я несколько удивлена, что Крунар знает о метках. Это значит, что аббатиса доверяет ему еще больше, чем я думала. Однако по поводу д'Альбрэ наши с ним мнения сходятся, и это уже хорошо.

Он вновь поворачивается к окну:

— Удалось вам выяснить что-нибудь новое о Дювале и о том, что им в действительности движет?

— Нет, господин мой. Никакого подтверждения вашим с матушкой настоятельницей подозрениям я не обнаружила. — Я отлично понимаю, что тут я вступаю на очень зыбкую почву, и продолжаю, тщательно подбирая слова: — Его преданность герцогине кажется очень искренней, она же, как я понимаю, доверяет ему больше, чем кому-либо еще.

— И это не кажется вам подозрительным? — спрашивает Крунар. — Откуда такое доверие к брату-бастарду? Лично меня это наводит на мысли о вредоносном влиянии.

— Или он просто блюдет ее интересы куда больше собственных, — замечаю я, думая про себя о мадам Динан и маршале Рье.

Крунар резко оборачивается:

— Это и про каждого из нас можно сказать!

— Я не имела в виду ничего непочтительного, господин мой. Только то, что Дюваль, по всей видимости, очень близко к сердцу принимает все, что с ней может произойти.

— Это вы поняли с его слов?

— Нет, господин мой. Я верю лишь тому, что вижу и слышу сама. А все, что я вижу и слышу, свидетельствует о его беспредельной преданности сестре.

— Но разве такое поведение не есть самый верный способ отвести от себя подозрения?

Я даже не знаю, что на это ответить. Не могу подобрать достаточно убедительных слов для того, чтобы уверить канцлера Крунара в истинности своих ощущений.

— Все равно я бы не слишком доверялся Дювалю, — произносит он, и его тон дышит презрением. — Мне известно, что ему уже случалось нарушать клятвы.

Я еле удерживаюсь, чтобы не ахнуть. Вот это да!

— Что же за клятву он нарушил? — срывается у меня с языка.

Канцлер складывает пальцы щепотью, подносит их к губам и задумчиво глядит на меня.

— Ту, что он дал своему святому, — говорит он наконец. — Я присутствовал при нарушении обета и своими глазами наблюдал святотатство. — Я молчу, и он коротко кивает. — Можете быть свободны. Если получите новости из монастыря, тотчас известите меня.

На краткий миг мною овладевает искушение поведать ему о чудесной возможности спасения, которую Дюваль нашел для сестры, но что-то останавливает меня. Вдруг канцлер убоится, что я, подобно герцогине, подпала под обаяние Дюваля, и отошлет меня обратно в обитель?

Я обещаю ему, что незамедлительно доложу обо всех новостях, и удаляюсь.

Если герцогиня еще не оставила затею с замужеством, пора бы ей уже встретиться с Немуром!

Герцогиня уже удалилась в солярий и вновь попала в окружение фрейлин. Ее младшая сестра Изабо чувствует себя достаточно сносно, чтобы присоединиться к ним. Она лежит на кушетке, придвинутой вплотную к креслу Анны. Обстановка в комнате весьма напряженная, все только и думают о заявлениях, обвинениях и угрозах, прозвучавших на утреннем собрании. Герцогиня очень бледна, ее глаза ввалились, но она все равно приветствует меня, точно давнюю подругу:

— Милая Рьенн!.. Входи, садись с нами шить!

Ну почему у меня не хватило ума предупредить ее, что в рукоделии я, мягко говоря, не сильна?

— Благодарю, ваша светлость. Вы оказываете мне великую честь, но, увы, я недостаточно искусна с иглой.

Она похлопывает ладошкой по сиденью подле себя:

— Все равно располагайся. Не может быть, чтобы ты совсем вышивать не умела.

Изабо проказливо улыбается мне из-за плеча старшей сестры. Право, не удивлюсь, если Анна делится с нею всем, что у нее на душе. Я улыбаюсь в ответ и подсаживаюсь к герцогине.

— Над чем ты сейчас трудишься, милая? — спрашивает она.

— Ну… — Я ставлю на колени свою корзиночку с рукоделием и роюсь в ней, пытаясь найти хоть что-то пристойное. — Ага, вот. Это алтарное покрытие для господина Дюваля. Хотелось бы отблагодарить его за то, что взял меня под опеку и привел ко двору.

Я мучительно подыскиваю слова. Пустая болтовня, которую принято называть «милым щебетом», дается мне еще трудней вышивания.

Герцогиня с Изабо ахают и охают над моим творчеством, фрейлины поглядывают на меня с недоверием. Для них я — бесстыжая самозванка, этакий кукушонок, явившийся, чтобы вытолкнуть их из насиженного гнезда.

Наконец все вновь склоняются над своими пяльцами. Пора уже и мне пустить в ход иголку. Пока я соображаю, как к этому подступиться, герцогиня приближает губы к самому моему уху, чтобы никто другой не услышал:

— Коли смелей, милая. Ткани все равно больно не будет.