— Ты слишком торопишься с выводами, — сказалЭредин медленно, глядя ей в глаза. — Пытаешься выше себя прыгнуть. А такиефокусы всегда кончаются падением. Очень болезненным падением.

— Я сказала — нет.

— Подумай как следует. Независимо от того, чтонаходится в этом флаконе, ты выиграешь. Выиграешь в любом случае, Ласточка.

— Нет!

Движением таким же быстрым, как раньше, воистину достойнымиллюзиониста, эльф убрал флакончик со стола. Потом долго молчал, глядя на рекуВздох, поблескивающую среди деревьев.

— Ты умрешь здесь, мотылек, — сказал оннаконец. — Тебе не позволят отсюда уйти. Но это твой выбор.

— Мы договорились. Моя свобода за…

— Свобода, — хмыкнул он. — Ты все времятолкуешь о свободе. А что ты сделаешь, получив ее? Куда направишься? Пойми женаконец, от твоего мира тебя отделяет сейчас не только пространство, но ивремя. Время здесь течет иначе, чем там. Те, кого ты знала там детьми, сейчасуже дряхлые старики, а твои ровесники — давным-давно скончались.

— Не верю!

— Вспомни ваши легенды. Легенды о людях, таинственноисчезнувших и вернувшихся спустя годы для того лишь, чтобы взглянуть назаросшие бурьяном могилы близких. Ты думаешь, это фантазии, байки, высосанныеиз пальца? Ошибаешься! Людей похищали на целые столетия, их уносили наездники,которых вы называете Диким Гоном, Похищенные, использованные, а потомотброшенные, как скорлупка выпитого яйца. Зиреаэль, ты умрешь здесь, тебе небудет дано увидеть даже могилы друзей.

— Я не верю тому, что ты говоришь.

— Веришь — не веришь, дело твое. А свою судьбу тывыбрала сама. Возвращаемся. У меня к тебе просьба. Ласточка. Не согласишься литы перекусить со мной в Тир на Лиа?

Несколько ударов сердца голод и дикое желание боролись вЦири со злостью, страхом перед отравлением и общей неприязнью.

— Охотно, — опустила она глаза. — Благодарюза предложение.

— Благодарить должен я. Пошли.

Выходя из беседки, она еще раз кинула взгляд на топчан иподумала, что Анна Тиллер была глупой и экзальтированной графоманкой.

Медленно, в молчании, вдыхая ароматы мяты, шалфея и крапивы,они спускались к реке Вздох. По лестнице вниз. Вдоль берега ручья, которыйназывался Шепот.

* * *

Когда вечером, надушенная, с еще влажными после ароматнойванны волосами, она вошла в королевские покои, то застала Ауберона на софе,склонившимся над книгой. Молча, одним лишь жестом, он приказал ей сесть рядом.

Книга была богато иллюстрирована. Правду говоря, в нейвообще не было ничего, кроме иллюстраций. У Цири, которая всеми силами пыталасьиграть роль светской дамы, кровь прилила к щекам. В храмовой библиотекеЭлландера ей довелось видеть несколько таких произведений. Но с книгой КороляОльх они не могли сравниться ни богатством и разнообразием, нихудожественностью исполнения.

Они рассматривали долго, молча.

— Пожалуйста, разденься.

На этот раз он разделся тоже. Тело у него было худощавое имальчишечье, без капельки жира, прямо как у Гиселера, как у Кайлея, как уРеефа, которых она не раз видела купающимися в ручьях или горных озерах. Но отГиселера и Крыс так и разило энергией, так и било жизнью, жизненной силой,окруженной ореолом серебряных капелек водяных брызг.

А от Короля Ольх веяло холодом вечности.

Он был терпелив. Несколько раз казалось, что уже вот-вот — ивсе же ничего из этого не получилось. Цири была зла на себя, уверенная, что эторезультат ее неопытности и парализующего неумения. Он заметил это и успокоилее. Как обычно, очень эффективно. И она уснула. В его объятиях.

Но утром его уже не было рядом.

* * *

На следующий вечер Король Ольх впервые проявил нетерпение.

Она застала его склонившимся над столом, на котором лежалосправленное в янтарь зеркало. Зеркало было засыпано белым порошком.

«Начинается», — подумала она.

Ауберон небольшим ножичком собрал наркотик в два валика.Взял со стола серебряную трубочку и втянул порошок в нос, сначала в левуюноздрю, потом в правую. Его глаза, обычно блестящие, словно немного пригасли ипотускнели, заслезились. Цири сразу поняла, что это не первая порция.

Он сформировал на столе два новых валика, пригласил еежестом, подал трубку. «А, да что там, — подумала она, — Легчепойдет».

Фисштех был невероятно сильный.

Немного погодя оба уже сидели на ложе, прижавшись друг кдругу, и пялились на луну слезящимися глазами.

— Зашнурованная ночь, — сказала она по-эльфьему,вытирая нос рукавом шелковой блузки.

— Зачарованная, — поправил он, вытираяглаз. — Ensh'eass, а не en'leass. Тебе следует поработать надпроизношением.

— Поработаю.

— Разденься.

Сначала казалось, что все будет хорошо, что наркотикподействовал на него так же возбуждающе, как и на нее. А на нее он подействовалтак, что она сделалась активной и предприимчивой, больше того, прошептала дажеему на ухо несколько очень неприличных — в ее понимании — слов. Это вроде бынемного разгорячило его, эффект был, х-м-м-м, осязаем, в определенный моментЦири показалось, что все вот-вот получится. Но все отнюдь не было «вот-вот». Вовсяком случае, не до конца.

И именно тут он занервничал. Встал, накинул на худощавыеплечи соболиный мех. Стоял так, отвернувшись, глядя в окно и на луну. Цирисела, обхватила коленки руками. Она была разочарована и зла, но одновременно нанее снизошла какая-то совершенно не свойственная ей сентиментальность. Явнодействовал крепкий наркотик.

— Виной всему я, — пробормотала она. — Шрамна лице меня уродует, я знаю, знаю, что ты видишь, глядя на меня. Маловато вомне осталось от эльфки. Золотой самородок в куче перегноя.

— Ты невероятно скромна, — процедил он, резкообернувшись. — Я бы сказал — жемчужина в свином дерьме. Бриллиант напальце разложившегося трупа. В порядке работы над языком отыщи еще и другиесравнения. Завтра я проведу экзамен, маленькая Dh'oine. Человеческое существо,в котором ничего, абсолютно ничего не осталось от эльфки.

Он подошел к столу, взял трубку, склонился над зеркалом.Цири сидела будто каменная и чувствовала себя так, словно ее оплевали.

— Я прихожу сюда не из-за любви к тебе! — чуть непролаяла она. — Меня шантажируют, и ты прекрасно об этом знаешь! Но ясоглашаюсь и делаю это ради…