сейчас творится. Кому будет лучше от того, что твои дети утопят в крови все веси? Мёртвые станут новыми упырями. Чародеи обучатся. Дойдёт до того, что вовсе не останется простых людей, только мы с чародеями, и всё вокруг погрязнет в пламени и тумане. Они будут жечь нас, мы – убивать их. Ради чего, отец?

Болотный царь покряхтел, совсем как обычный старик. Агне не знала, насколько можно верить его печальным глазам и уставшему голосу – всё-таки перед ней – воплощение топей и смерти, то, что порождало болотников и другую нежить и утягивало к себе людей. Одни Покровители знали, что у него на уме.

– Доченька, – проскрипел он. – И я о том же думаю. И каждый раз надеюсь, что будет лучше, что мы сможем договориться. Но становится лишь хуже, затягивается узел всё крепче, уже не распутаешь. Если б только от меня зависело – я бы вернул своим детям города и мир с людьми. Но чародеи того не хотят. Они хотят убивать нас и показать нам, что наше место – только тут, под болотами. Я-то посижу, сколько уж сижу. А детям своим хотел бы другой жизни. Чтоб ходили по земле и дышали настоящим воздухом. Чтоб болотные духи почувствовали себя живыми, а не просто клочками тумана где-то под ковром из ряски и тины. Да как это объяснишь тем, кто может только запугивать, грабить и сжигать заживо? Потому и решили многие, что сперва нужно избавиться от чародейской заразы – вот тогда-то с людьми и можно будет поговорить.

Агне молча опустила глаза на стол.

– Если затянуть их в топь, искры в них погаснут?

Царь кивнул.

– Погаснут, дочка. Останутся одни головни.

– Так отчего ты не затянешь?

Болотный царь вздохнул тяжело и протяжно, будто заскрипело дерево в бурю.

– Когда-нибудь – обязательно затяну. Но видишь, какой я – до последнего верю, что само образуется, пусть и безмерно устал от своей слепой веры.

Агне посмотрела на него – древнее существо, непонятно откуда взявшееся на дне болот. Она хотела бы спросить, был ли он сам когда-то человеком? Но не осмелилась. Верно, не ей решать, что ему делать, но стоило хотя бы попытаться попросить за отца. Быть может, что-то и выйдет, если упыри выманят чародейские отряды к городу. Может, тогда и царь что-то решит.

– Погоди пока, – сказал он ей. – Толку не будет, если я запрещу охоту у корчмы. Всё равно на дороги сейчас никто старается не выезжать. А если каждый помнящий свою прошлую жизнь захочет защитить? Тогда станется, что вовсе нигде нельзя будет охотиться. Давай посмотрим ещё немного. Потерпи.

Агне ничего не оставалось, кроме как согласиться.

* * *

Царжа позвала к себе Мавну на другой вечер.

Мавна едва уговорила Варде и Смородника не идти с ней, а подождать да хотя бы в кабаке – она не знала, чем всё обернётся, и не хотела, чтобы её видели горюющей или расстроенной. Это было дело только её семьи – дело её и Раско, и не стоило туда никого впутывать. К тому же парни и так стерпели от неё разное: то оцепенение и молчаливость, то хмельные поцелуи. Хватит с них, пускай отдохнут.

У дверей Царжи ноги едва не подкашивались от волнения, но Мавна глубоко вздохнула, замерла, теребя ремешок сумки и отсчитывая удары сердца, и решительно постучала. Тяни не тяни, а никуда не деться. Лежать и мучиться неведением ещё целую ночь она бы не смогла – умерла бы от тревоги. Или напилась бы райхианского пива и натворила ещё больше глупостей, чем в прошлый раз.

Царжа открыла дверь и кивком пригласила войти. От волнения Мавна плохо соображала, но заметила, что воздух в комнате колдуньи стал ещё гуще и тяжелее, сильно пахло каким-то сладким дымом, шалфеем и цветами, а ещё… кровью.

Половина помещения по-прежнему была завешена плотным пологом. А на полу у того полога лежала чёрная козлиная шкура.

При виде её у Мавны потемнело в глазах. Ноги подкосились, но Царжа подхватила её под локти и мягко усадила за стол, и сама села напротив.

– Водички выпьешь, девка?

Мавна не могла даже кивнуть. Глаза сами собой возвращались к шкуре и, как назло, замечали на досках пола какие-то тёмные пятна. Ещё немного, и Мавну бы стошнило, но Царжа сунула ей в руку кружку с прохладным напитком.

– Пей. Разум прояснится. С помирающей я говорить не стану.

Она сказала это так твёрдо и строго, что Мавна послушалась и сделала несколько глотков холодного и кислого питья, от которого слегка защипало в носу.

– Это… Он…

Слова терялись где-то по пути. Мавна вдруг пожалела, что оставила Смородника и Варде, их присутствие помогло бы ей не рассыпаться вот так, в первую же минуту. Она бы сжала их пальцы – холодные у одного и горячие у другого, а парни сказали бы ей что-то – может, не очень умное, но поддерживающее.

– Да ты не трясись, – прицокнула языком Царжа. – Иди. За пологом твой мальчик.

Мавна подняла на Царжу круглые глаза.

– Мальчик?.. Он не…

– Да не смотри ты на шкуру эту! – Царжа досадливо поправила свою косу, в этот раз почти расплетённую. – Дура я, убрать не успела. А ты думаешь, куда б она делась? Нежаков-то сама видела, у них шкура при себе всегда. Вот и на мальчишке была надета.

Мавна сползла со стула – если бы не удержалась за край стола, то упала бы. Дрожащей рукой поставила кружку, расплескав напиток. Шатаясь, добрела до полога и, задыхаясь из-за разбухшего в груди сердца, одёрнула ткань.

Всхлип вырвался из горла. Закрыв рот руками, Мавна опустилась на колени перед кроватью.

Она боялась, что за год забыла, как выглядит Раско. Боялась не вспомнить его лицо и не суметь отличить, кто перед ней: родной брат или незнакомый мальчик. Но теперь смотрела на него и понимала: вот же родной, любимый, такой же, как в тот летний день на болотах.

На льняных простынях, укрытый до груди одеялом, спал Раско. Курносый нос, светлые до желтизны локоны, длинные ресницы и бледные веснушки, которых не было на лице, но зато густо усыпающие тонкие руки, – это точно был он, будто ни дня ни прошло. Она не могла ошибиться. И какой же дурой была, когда думала, что сможет забыть… Покровители, какие же у него маленькие ладони! И какой он сам маленький, почти прозрачный, пусть и с румянцем на щеках.

Мавна протянула руку и тихо, срывающимся голосом, шепнула: