– Я на нем только до сотни разгонялась.

– В городской черте?

Ее щеки чуть покраснели.

– Ну да, я понимаю, что так нельзя… – сказала она. – Но меня никто не видел, это вообще было ночью.

– Что?!

– Глупость сказала, да? – пробормотала она. – Я честно-честно не буду.

– Видимо, кто-то очень просит «реморализацию», – сказал я угрожающе.

– Обещаю, – она застенчиво улыбнулась и сложила ладошки в умоляющем жесте, – не прикоснусь к «ямашке» до инициации.

– Инициация будет летом, – сказал я.

– На курорте, можно?

– Да.

– Возле Ялты, на закате! Возьмем палатки и двинем на Аю-Даг! И там, при полной луне, при аромате кипарисов и можжевельника, я войду в Сумрак!

Она вскинула руки к высокому потолку, словно репетируя ритуальный танец.

– Никакого мотоцикла до инициации, – повторил я. – Потерпи два месяца.

– Хорошо, – пообещала она, чмокая меня в щеку. – Ты прелесть. Я на кухню. Мороженого принести?

– Да, – сказал я, садясь на стул и крутя билетами на завтрашнее представление. На душе у меня было легко и спокойно.

Не зря Александр назвал меня магом с амбициями. Но в своей охоте за головами он не учел, что есть куча альтернативных путей их реализации. Проведенного с Ведой сумасшедшего года хватило, чтобы мысленно послать московский Дневной Дозор к черту.

На календаре – 11 мая 2015 года.

И, похоже, на завтра мне нужен пиджак.

* * *

Большой Драматический театр на Фонтанке встретил нас кучей огней – ремонт в нем сделали на славу. У входа стояло несколько дорогих машин и три автобуса с характерными опознавательными знаками.

– Смотри, – обратила мое внимание Веда, положив пятерню на стекло такси, в котором мы ехали. – Детей привезли. По ходу, мы единственные как на свадьбу вырядились.

Положив руку на ее колено, я коротко его сжал и отпустил, словно наслаждаясь прикосновением, которого в театре буду лишен.

– Выключи телефон, – напомнил я. – И держи меня под руку, если хочешь. Только не размахивай собственными.

– Ага. – Она в последний раз посмотрела на себя в зеркальце и убрала его, щелкнув сумочкой. – Ты не будешь ревновать меня к другим мужчинам?

– Обязательно. И отпугивать женщин, которые примутся тебе завидовать.

Само представление прошло почти незаметно. Свежая пьеса современного автора оказалась отличного качества, но, сидя в мягком кресле в костюме, я не мог избавиться от стойкой мысли, что это все я уже видел. Ложи, партер, силуэты, сцену, актеров. Мой собственный возраст будто навалился на меня в одночасье, раздавливая опытом мой относительно свежий взгляд на мир, и я ничего не мог с этим поделать. Лишь сидящая рядом со мной будущая колдунья, столь юная и прекрасная в вечернем платье, утешала мое воображение.

Я не мог ее отпустить. Пусть этот мир рухнет, но я инициирую ее через два месяца, она навсегда застынет в этом образе, и тогда, быть может, я смогу наконец законсервировать во времени себя самого. Поднимая в памяти все яркие моменты своей жизни, я входил во все большее смятение. К концу первого акта пьесы я был полностью утомлен.

– Смотри, – толкнула меня Веда. – Дети что-то волнуются.

Очнувшись от мыслей, я посмотрел на первые ряды. Веда была права – там явно что-то происходило. Дети безостановочно крутились, впадая в полное беспокойство, и воспитатели не могли с ними совладать, лишь цыкали громким шепотом.

Насколько я помнил, дети активнее взрослых реагируют на Силу. Всмотревшись в Сумрак, я похолодел.

На первом слое буйствовал пожар. Синий мох горел так, будто вся энергия этого места стремилась ворваться в наш мир. Неужто прорыв Инферно? И питерские дозорные ничего не заметили?!

– Веда, – тихо сказал я. – Надо уходить. И быстро.

На мое лицо упал кусок штукатурки. Веда дернулась – ее каблук провалился в растущую щель под полом.

Похоже, землетрясение.

– Пошли! – рявкнул я, перепугав соседние ряды. – Уходим, срочно!

Мой голос был заглушен грохотом, когда обрушился балкон правой ложи. Поднялся дикий гвалт – присутствующие кричали так, что зафонили динамики в трескавшихся стенах.

Взмахом руки я вывесил Щит Мага, кляня себя за то, что на Веду я ничего повесить не могу.

– Выведи детей! – крикнула она.

– Я не успею, – ответил я. – Если побежим сейчас, то…

– Выведи их!!!

– Веда! – Я схватил ее и встряхнул. – Это прорыв Силы! Мы ничего не можем сделать! У меня нет права на вмешательство!

Она смотрела на меня, словно видела впервые.

– Что? – произнесли ее губы, и пол под нами разломился надвое.

Пытаясь удержать ее руку, я слишком поздно понял, что делаю это зря – хлещущая Сила сейчас подпитывала энергией меня самого, я запросто мог случайно сломать Веде запястье. Перехватив ее за талию, я принялся тащить ее к выходу, продираясь через поднявшуюся давку. Сзади нас упала роскошная люстра, погрузив площадку почти во тьму.

Загорелись тусклые аварийные лампы на стенах, из которых работала примерно треть.

Я упал, уткнувшись в чей-то ботинок. Тут же вскочив, я повернулся и замер.

Веда лежала между раскуроченных рядов, наполовину придавленная металлическим каркасом полутонной люстры, напичканным осколками стекла и хрусталя. В бедро ей впился угол кресла от «Белло». На некогда чудесном платье расплывалось красное пятно. Веда быстро и часто дышала, глядя на меня с выражением боли на покрытом мелкими порезами лице.

– Выведи их, – прошептала она, прокусывая себе губу насквозь. Ее взгляд затуманился от боли, из груди вырывался кровавый хрип.

Взревев от ярости, я поднялся и выпустил в сторону столпившегося народа Пресс, раскидав взрослых во все стороны. Кто-то заорал – среди них явно были раненые, но мне было не до объяснений. В освободившийся проем зрители принялись просачиваться немного организованнее.

Снова склонившись над Ведой, я схватил ее за руку, ставшую мягкой и безвольной, точно у тряпичной куклы.

– Смотри на меня, – сказал я, касаясь ее лба своим. – Смотри и дыши.

Собраться мне удалось с третьей попытки. Выгнав из сознания театр, Инферно и весь мир в придачу, я оставил лишь себя и Веду. Глядя в упор в ее глаза, я искал в них свое отражение, пока не нашел.

Я – Тень.

В Сумрак мы провалились вместе, и Веда судорожно вздохнула, впуская в себя холод первого слоя. Все предметы исчезли полностью. Мы находились в сплошном сером ничто. В этом месте театра не существовало. Вся его истина, вся суть полностью утратили себя, уничтоженные враждебной Силой.