— Господин Мале, — сказал ему полковник Дусэ, — вы прекрасно знаете, что никто не давал вам права покидать заведение господина Дюбюиссона. Почему же вы сейчас находитесь здесь, да еще в генеральской форме?

Генерал Мале ничего не ответил и попятился в сторону двери. Капитан Лаборд крикнул:

— Полковник, позвольте его сначала арестовать, а потом мы разберемся, что все это значит.

Мале выхватил пистолет и направил его на Лаборда. Тот бросился вперед и закричал:

— Солдаты! Ко мне! На помощь!

Тут же три солдата схватили генерала Мале за руки и выбили у него пистолет, давший осечку.

— Солдаты! — воскликнул Мале. — Император умер!

— Не верьте ему! — вмешался в дело полковник Дусэ.

— Солдаты! Я — губернатор Парижа!

— Не верьте ему, — поддержал полковника капитан Лаборд.

— Вы будете отвечать перед Сенатом…

— Не слушайте его! Это разбойник! Это заговорщик!

— Кто это тут говорит о заговорщиках? — это в комнату вдруг ворвался Рато.

— Солдаты! — закричал Лаборд. — Хватайте и этого человека! Это эмигрант, шуан!

— Я — шуан! Я — эмигрант! — взревел Рато. — Что это за гадство? Я Жан Рато из Бордо! Я — адъютант вот этого генерала.

— Никакой это не адъютант, — перебил его Лаборд. — Разоружите его и свяжите!

Приказ был выполнен, и брызжущего слюной Рато повалили на пол.

— Оставьте его! — крикнул генерал Мале. — Во всем виноват лишь я один. Даю слово, что я не буду сопротивляться.

* * *

Арестованного и связанного генерала вывели на балкон, где полковник Дусэ объявил, что Наполеон жив, а Мале — самозванец.

— Французы! — крикнул он собравшейся на площади толпе. — Наш Великий Император бессмертен! Тревожные слухи, возмутившие вас, порождены врагами порядка. Весть о гибели императора — провокация! Возвращайтесь к своим обычным занятиям…

— Да здравствует император!!! — неуверенно закричали солдаты.

Затем полковник Дусэ приказал обескураженной 10-й когорте возвратиться назад в казармы. Деятельный Лаборд отправил гонца в тюрьму Ля Форс с приказом срочно освободить министра полиции и его чиновников. Савари и Демаре были тут же выпущены на свободу.

В девять часов утра с заговором было покончено, оставалось арестовать лишь отдельных его участников, пустившихся в бега. Все, что было запланировано на протяжении четырех лет, рассыпалось в один момент.

Архиканцлер Камбасерес созвал в Тюильри экстренный совет министров. Министры Кларк и Савари начали упрекать друг друга за неосмотрительность, но Камбасерес резко прервал их:

— Сейчас не время для подобного ребячества. Эта попытка государственного переворота должна быть наказана примерно и быстро. Отсутствие мгновенной и суровой реакции может вызвать ощущение, что заговорщики были правы, и может начаться паника. Нужно действовать, а не заниматься взаимными обвинениями.

По результатам заседания был создан военный совет, приступивший к допросу захваченных заговорщиков.

Вечером того же дня многоопытный Камбасерес написал своему старому другу, бывшему третьему консулу Лебрёну:

«Теперь хотелось бы узнать, как император отреагирует на это неприятное дело. Эта неизвестность для меня мучительна».

О первой реакции Наполеона на события в Париже рассказывает в своих «Мемуарах…» генерал де Коленкур:

«Согласно донесениям, полученным императором, поведение префекта департамента Сены господина Фрошо было небезупречным, а то, что император узнал позже, укрепило его в этом мнении».

Военный министр генерал Кларк смотрел на этот заговор иначе, чем министр полиции Савари.

— Кларк, — сказал Наполеон, — убежден, что это большой заговор и что имеются еще другие, более важные руководители.

— Министр полиции утверждает обратное, — возразил де Коленкур.

— В первый момент, — продолжил Наполеон, — сообщение о моей смерти заставило всех потерять голову. Военный министр, вечно распинающийся передо мною в своей преданности, не потрудился даже надеть сапоги, чтобы пойти в казармы, привести войска и вытащить Савари из тюрьмы. Один лишь Юлен проявил мужество.

— Полковник Дусэ и капитан Лаборд тоже показали присутствие духа.

— Да, но поведение префекта полиции Пакье непостижимо. Как полагаться на подобных людей, — прибавил император с горечью, — если первокласснейшее воспитание отнюдь не гарантирует с их стороны верности и чести? Слабость и неблагодарность Пакье приводит меня в бешенство.

После первых сообщений император с нетерпением ожидал следующей эстафеты, желая поскорее узнать результаты предпринятого расследования.

— Этот бунт, — говорил он, — не может быть делом одного человека.

Прибывшая очередная эстафета, чудом прорвавшаяся сквозь казачьи заставы, доставила подробности, которые подтверждали сообщения генерала Савари. Но военный министр Кларк по-прежнему усматривал в этом деле обширный заговор, и его сообщения все время беспокоили императора, которого поведение скомпрометированных лиц возмущало до такой степени, что он говорил об этом, не переставая.

— Рабб — дурак, — негодовал Наполеон. — Ему достаточно показать большой печатный бланк с поставленной на нем печатью. Но как был обойден и обманут Фрошо, человек умный, человек с головой?

— Он — старый якобинец, — предположил де Коленкур, — наверное, его снова соблазнила республика.

— Конечно, он привык к переворотам, и этот переворот удивил его не больше чем десяток других, которые он видел на своем веку. Известие о моей смерти показалось ему, по-видимому, правдоподобным, и, прежде чем вспомнить о своем долге, он задумался о том, как бы сохранить свое место. Он присягал добрых 20 раз, и присягу, которая связывает его со мной, он забыл так же, как и другие. Быть высшим должностным лицом города Парижа и без всякого сопротивления приготовить в городской Ратуше, в своем собственном помещении, зал заседаний для заговорщиков, не навести никаких справок, не принять никаких мер, чтобы воспротивиться заговорщикам, не сделать ни одного шага, чтобы поддержать авторитет своего законного государя! Он, должно быть, участник заговора, потому что подобная доверчивость со стороны такого человека, как Фрошо, необъяснима.

— Савари сделал большую ошибку, не арестовав его.

— Он еще больший изменник, чем Мале, которого я прощал четыре раза и который всегда занимался заговорами. Что касается Мале, то это его ремесло.

— Милосердие Вашего Величества тяготило его. Это же сумасшедший.

— Да, но Фрошо — член государственного совета, начальник администрации важнейшего департамента Франции, человек, осыпанный моими благодеяниями! Это возмутительная подлость и измена! Ему нечего было бояться умереть с голоду, если он потеряет свое место. Зато он потерял свою честь. Думает ли он, что его честь менее драгоценна, чем его место? Если бы даже Мале сделал Фрошо первым министром, то он не спас бы его от позора измены своему долгу и своему благодетелю. Я хорошо знаю, что не всегда можно особенно полагаться на людей, которые смотрят на военную карьеру только как на ремесло, на выгодную спекуляцию и готовы служить всякому, кто оплачивает их риск соответствующим окладом, но ведь Фрошо — высшее должностное лицо, человек с большим состоянием, отец семейства, обязанный показывать своим детям пример верности своему государю, которая является первейшим долгом каждого! Я не могу поверить в такую подлость.