Император был в негодовании. Он казался оскорбленным до глубины души.

Судя по тому, что император говорил потом Коленкуру и что он рассказывал также Дюроку и Бертье, он изменил свое мнение насчет министра полиции Савари и понимал, быть может, лучше, чем это понимали в Париже, как именно мог быть захвачен врасплох и арестован этот министр, даже если заговор являлся замыслом и делом одного Мале.

Генерал Кларк продолжал подозревать, что к заговору причастны и высокопоставленные лица. Имя Фрошо, который скомпрометировал себя, придавало этому мнению вес в глазах императора.

Камбасерес и Савари держались, к счастью, противоположного мнения. Последний продолжал говорить о генерале Фанно де Лаори как о жертве обмана, который ничего не знал до того, как за ним пришли в его тюрьму. Донесение префекта полиции и другие донесения были в том же духе.

Генерал де Коленкур в своих «Мемуарах…» пишет:

«Пример, который показал смельчак Мале, и поведение префекта департамента Сены дали императору пищу для серьезных размышлений. В особенности его беспокоило то впечатление, которое это происшествие должно было произвести в Европе. Была доказана возможность подобного предприятия, хотя результат и показал невозможность успеха; уже одно это казалось императору серьезным посягательством против власти, открывающим для кое-каких горячих голов, агентов Англии, путь к созданию беспорядков и покушений. В Париже он забыл бы об этом происшествии через двадцать четыре часа, но в шестистах лье от Парижа в тот момент, когда там могли в течение некоторого времени оставаться без известий о нем и об армии, были все основания для беспокойства. Предприятие, которое человек оказался в состоянии задумать один в стенах своей тюрьмы и осуществить с помощью ложных сообщений через четверть часа после выхода из нее в центре столицы, на глазах устойчивого правительства и бдительной администрации, могло соблазнить также и других интриганов.

Таковы были мысли, осаждавшие императора, а также и нас, и обстоятельства, в которых мы находились, придавали им особое значение».

Но вернемся в Париж. Сидя в тюремной камере, обессиленный генерал Мале старался ни о чем не думать. До него уже дошла информация о том, что в соседних камерах находятся почти все участники заговора. Один лишь аббат Лафон, как мы уже знаем, сумел предусмотрительно исчезнуть из Парижа. В тюрьму была заключена также и жена Мале. (После смерти мужа, она будет освобождена, и ей будет дана небольшая пенсия, а после Реставрации Людовик XVIII предоставит сыну генерала Мале военную пенсию. — Авт.)

* * *

Следствие длилось всего четыре дня, и 28 октября заговорщики предстали перед военным судом.

В половине восьмого утра председательствующий граф Дежан открыл заседание. Обвиняемые Мале, Фанно де Лаори, Гидаль и их сообщники были введены в зал и усажены слева от судей.

Начался традиционный опрос обвиняемых: имя, фамилия, место рождения, возраст и так далее. Всего на скамье подсудимых сидело 22 человека. Это были: Мале, родился в Доле (Юра), 58 лет, бригадный генерал; Фанно де Лаори, родился в Гавру (Майен), 46 лет, бригадный генерал; Гидаль, родидся в Грассе (Вар), 47 лет, бригадный генерал; Сулье, родился в Каркассоне (Од), 45 лет, командир батальона, майор 10-й когорты национальной гвардии; Рабб, родился в Пеме (Верхняя Сона), 55 лет, полковник национальной гвардии Парижа; Пикерель, родился в Нёфмарше (Приморская Сена), 41 год, капитан 10-й когорты национальной гвардии; Стинхувер, родился в Амстердаме (Нидерланды), 49 лет, капитан той же когорты; Прево, родился в Клермоне (Уаза), 23 года, лейтенант той же когорты; Ренье, родился в Шато-Рено (Луара), 34 года, лейтенант той же когорты; Леби, родился в Вимутьере (Орн), 39 лет, лейтенант той же когорты; Гомон, родился в Меце (Мозелль), 44 года, су-лейтенант той же когорты; Лефевр, родился в Лилле (Нор), 45 лет, су-лейтенант той же когорты; Бордерьё, родился в Роанне (Луара), 41 год, капитан полка гренадеров Парижской гвардии; Руфф, родился в Буксвейе (Нижний Рейн), 48 лет, капитан того же полка; Годар, родился в Париже, 52 года, капитан того же полка; Бомон, родился в Пуатье (Вьенна), 39 лет, аджюдан того же полка; Виальвией, родился в Кресе (Пюи-де-Дом), 31 год, аджюдан того же полка; Карон, родился в Париже, 39 лет, аджюдан того же полка; Жюльен, родился в Фарен-Вонтэн (Форез), 29 лет, сержант того же полка; Кометт, родился в Париже, 28 лет, сержант того же полка; Рато, родился в Бордо (Жиронда), 28 лет, капрал того же полка; Боккечиампе, родился в Олеста (Корсика), 42 года, в течение десяти лет заключенный в государственной тюрьме Парижа.

Когда формальности были закончены, обвиняемый Фанно де Лаори попросил слова. Он сказал:

— Господин председатель, бумаги, которые были отняты у меня при аресте, необходимы мне для защиты. Я надеюсь, меня не осудят, предварительно не выслушав. Во время допросов в полиции меня обвинили в том, что я был одним из главных действующих лиц еще одного заговора, имевшего место два года назад. В бумагах, о которых я говорю, якобы есть доказательства этого. Сейчас они мне нужны.

— Но сегодня речь не пойдет о прошлых заговорах, — возразил ему председатель суда. — Ваша прошлая деятельность никак не повлияет на решения суда, который я имею честь возглавлять.

— Раз вы отказываете мне в том, что я прошу и на что я имею полное право, мне нечего больше сказать.

— Вас будут судить только по факту того обвинения, которое обращено на вас сегодня. Я обещаю вам.

Сказав это, граф Дежан велел Фанно де Лаори сесть и обратился к генералу Мале:

— Обвиняемый Мале, прошу вас встать.

При этих словах взгляды всех присутствующих сконцентрировались на генерале, одетом в синий мундир без знаков отличия. Мале встал, сложил руки на груди и гордо посмотрел на судей.

— На столе лежат два пистолета, изъятые у вас. Вы их узнаете?

— Да, узнаю.

— Теперь, когда вы признались, нет смысла задавать вам другие вопросы. Мой следующий вопрос обвиняемому Лаори: вы участвовали в аресте министра полиции, потом заняли его место и даже успели подписать несколько документов — что вы можете сказать по этому поводу?

— Идя арестовывать министра полиции, — сказал генерал Фанно де Лаори, — я подчинялся приказам Мале. Что касается должности министра, то я согласился на нее исключительно потому, что волновался за судьбу герцога де Ровиго. Это был мой единственный мотив, но если бы я, действительно, считал себя министром, я воспользовался бы своим положением не только для того, чтобы освободить нескольких пленников, с которыми я находился в тюрьме Ля Форс. Скажу больше: я согласился стать министром из благородных побуждений, я хотел спасти жизнь министра. Когда он попал в мои руки, моими первыми словами было заявление о том, что ему повезло, что он попал ко мне, что я не причиню ему зла. И в тюрьму я его отправил для его же безопасности. Я отказываюсь признавать то, что я узурпировал эту должность. Покажите мне хоть один документ, где я реально пользовался бы своим новым положением.