К вечеру большая часть отряда едва держалась на ногах! Но мне этого показалось мало: «отдыхавший» весь день дозор я отправил на реку, половить на зорьке сетями рыбу. Ну а остальных ждал ужин – единственный, кстати, прием пищи. Обе взрослые половчанки весь день варили конские кости и мослы в трех огромных котлах, добавив туда часть не пошедшей в дело требухи (сердца и печени я приказал испечь на углях, получилось… неплохо). И лишь распределив на ночь дозорные смены и отправив уже поевших ратников отнести шурпу[90] рыбакам, я сам принялся есть, усевшись рядом с половчанками и немного восстановившимся Радеем. Густой, пусть и пресный бульон я, не мудрствуя лукаво, выпил практически залпом, не забывая делать вид, что мне очень понравилось. Мои энергичные кивки вызвали робкие смешки разве что маленьких девочек, старшие женщины остались по-прежнему напряженными и скованными. Да и малютки просто не понимают, что в отцовском шатре поселились вовсе не папины знакомые. Они еще не осознают, что папа давно уже мертв и лежит с десятками своих соплеменников в общей могиле, наспех вырытой вчера в степи и едва-едва присыпанной землей. Даже со стены было видно, что волки ночью разрыли могильник, и тела павших стали их добычей…

Промелькнувшие перед глазами образы отбили всякую охоту есть. Впрочем, я и так собирался поделиться половиной своего куска печени с Диларой. И в этот раз девушка не отпрянула, не пыталась отстраниться, а лишь вежливо, как мне показалось, благодарно кивнула и принялась жевать мясо. Сегодня она весь день была подле ратников и здорово их пугалась; похоже, старшая дочка вождя наконец поняла, кому обязана спасением собственной жизни и чести.

Закончив трапезу, я вновь спрятал женщин в шатре, пообещав воинам завтра еще более сложный рабочий день. Н-да, это не вызвало радости на их лицах. Уставшие, они все, кроме дозора, повалились спать. А я вдруг понял, почему на флоте бытуют поговорки «отдыхающий матрос – это ЧП!» и «только плохой офицер не может занять своих матросов». Действительно, гораздо спокойнее, когда люди устают от тяжелого труда и ночью крепко спят, а не гулеванят…

Откинув полог шатра, я вошел в практически целиком потонувшее во мраке помещение. Лишь спустя пару секунд глаза различили фигуры половчанок, сбившихся на ночь в тесную кучку.

– Дилара!

Подозвав девушку, я указал ей на свой лежак. Степнячка обернулась к матери, но та лишь коротко кивнула ей в темноте. Потупившись, нетвердым шагом она последовала к толстым шкурам, разложенным на земле.

На мгновение меня будто молнией пробило – захотелось взять девчонку, взять грубо, силой, чтобы насладиться ее отчаянным сопротивлением, заведомо обреченным на поражение, и полностью подвластным мне женским телом. Да, я мог бы так сделать, и несколько секунд похоть владела мной, толкая на насилие…

Но быстро осознав, что это именно похоть, бес, разжигающий во мне греховную страсть, что это не столько мое желание, сколько напускное, я пришел в чувство. Нет, девушка мне очень понравилась, понравилась при первой же встрече, при первом же брошенном на нее взгляде. И нет, я не могу сказать, что воспылал к ней сразу сильным, высоким чувством… Да я даже поговорить с ней не могу толком! Но и ломать, насиловать точно не буду. Пока мне достаточно того, что рядом красивая женщина. Пока мне достаточно того ощущения душевного тепла, что я испытываю, когда она оказывается рядом. Особенно теперь, когда Еремей погиб…

Я осторожно лег рядом и, положив руку на тонкую талию, мягко, но властно привлек Дилару к себе. И даже через одежду почувствовал, как сильно напряглось ее крепкое, упругое тело… Но руки распускать не стал, а лишь приобнял ее так, чтобы голова девушки оказалась на моем плече, да принялся гладить по волосам – все так же мягко, неспешно… И все это время смотрел в глаза половчанки, абсолютно черные во мраке шатра.

Я проснулся только утром – этой ночью посты проверял Радей. Свернувшаяся калачиком девушка безмятежно спала на моем плече, но открыла глаза, как только я коснулся ее нежной, теплой кожи, аккуратно погладив щеку.

В них не было страха.

И я не удержался – приблизив к ней лицо, вначале очень мягко, одним лишь легким касанием дотронулся губами до ее губ. Дилара чуть отстранилась, но не рывком, не испуганно, а скорее удивленно. И я вновь прильнул к ней, накрыв губы девушки коротким поцелуем. Половчанка не отстранилась… В этот миг у меня сорвало крышу: властно прижав к себе степнячку, я принялся жарко ее целовать, прикусывая полные, сладкие губы, проникая языком в ее маленький рот. Девушка уперлась руками мне в грудь, попыталась отстраниться – тщетно. Я запустил пальцы в шелковистые, мягкие густые волосы, крепко прижав к себе ее голову и лишь через несколько секунд отпустил, поймав ошалелый взгляд замутившихся дымной поволокой глаз. В нем отразились и отчаяние, и страх, и желание защищать себя, и… и возбуждение.

Лукаво улыбнувшись, я бодро встал и показал девушке язык. Пусть теперь ждет вечера, недотрога половецкая! Ох и напридумывает же она себе!

Шалея от предвкушения еще одной ночи, что я проведу рядом с ней, я вышел из шатра. Меня ждет очередной сложный, наполненный трудами день.

Сегодня ров углубили и расширили наполовину того, чего я хотел достичь, – по крайней мере, сейчас его уже не перемахнет всадник. А заготовщики продолжали резать обреченных животных, разделывать их крупные туши, коптить и вялить. Половчанки вновь несколько часов варили шурпу. Общий прием пищи вечером, и уставшие, практически обессилевшие ратники рухнули спать… Я же, весь день снедаемый каким-то веселым, будоражащим предвкушением, повел половчанку на реку.

К моменту нашего прихода рыбаки уже убрали сети. Подведя Дилару к песчаной отмели, я с улыбкой указал ей на воду, после чего принялся снимать с себя одежду. Девушка чуть отстранилась, видимо ожидая для себя самого худшего, но я со смехом окатил ее брызгами уже довольно прохладной воды, после чего прыгнул в реку. На мгновение перехватило дыхание, но только на мгновение… Кажется, что вместе с потом и грязью студеные волны Дона смыли с меня и боль последних дней, и грехи…

Дилара с минуту стояла на берегу, наблюдая, как я плескаюсь в воде, – умение плавать было сильной стороной не только моей, но и Андерса. И его сухое, жилистое тело легко подстроилось под изученный мною кроль и так же легко удержалось на речной глади, когда я лег на спину.

Подойдя к самой кромке воды, половчанка решилась: взявшись за отвороты длинной рубахи и рывком потянув ее через голову, она подставила лунному свету свое нагое тело. В первое мгновение мне показалось, что белая девичья кожа засеребрилась… От вида длинных, изящных стройных ног, абсолютно плоского живота и тугой, крепкой груди у меня перехватило дыхание. Роскошные волосы степнячки разметались по плечам, ниспадая едва ли не до пупка…