Хинган главным хребтом своим вышел прямо на берег и оступился в воду крутой скалой, выкрытой, однако ж, бойкой зеленью. Наискось от этой скалы, по суходолью низменности левого берега, рассыпалась станица Пасекова, имеющая также в свою очередь в общей картине входа Амура в Хинган не последнее и не худое место.

Станица эта вдобавок еще одна из людных на Амуре и растянулась почти на целую версту. К ней примкнул и от нее потянулся другой отрог, другие не менее высокие горы того же Хинганского хребта. Река в этом месте изгибается несколько к северу и затем уже круто поворачивает на юг, уступая силе влияния скалистых хребтов и прибрежья. За станицей Пасековой Амур уже вступает в настоящий коренной Хинган: русло реки становится замечательно уже; течение несравненно быстрее и глубина поразительная[9]. Реку обступают горы и прикрутости, носящие на казачьем языке название щек. Щеки эти на правом берегу заметно круче и выше, чем на левом; левый берег изредка делает даже уступки: пуская вперед себя отлогости, он вдруг отступает горами своими в низменность, которая тянется иногда верст на пять в длину. Горы в таком случае и по обыкновению начинают отходить дальше от реки дугой, чтобы потом опять выйти на реку и круто оступиться в воду. Правый берег во все время продолжает выдерживать свой характер — идет крутыми высями, между которыми залегают иногда мрачные и глубокие пади.

Перед станицей Раддевской Амур становится замечательно узок. В этом месте он мне сильно напоминает Шилку: те же густые леса, те же темные пади. Амур только, может быть, несколько шире и мрачнее, глубже и богаче всякой рыбой, и то затем, может быть, только, что богатства его недавно еще только пущены в оборот и не получили определенной, законченной формы. Перед станицей Раддевской низменный левый берег отделил и пустил вперед себя остров... и вот другой... вот наконец и правый берег делает уступку, постепенно спускаясь отлогостями и выпуская вперед себя низменность; Амур, пользуясь случаем, разливается, становится заметно шире. Но зато узким, замечательно узким проходом, как бы коридором кажется русло реки, когда обернешься и посмотришь назад; и чем-то торжественно-мрачным глядит вся окрестность впереди и с боков. Сидим мы, как будто замкнутые в гробу, и спешит вода, спешит за водой наша лодка, как бы нарочно стараясь высвободиться на вольный простор от гнетущей темноты и мрачности прибрежных отрогов Хингана. Неровности этих отрогов за ст. Раддевской рисуются на горизонте неровными зубцами, словно стены крепости, и в общей фигуре имеют вид отдельных холмов, в большей части конусообразных возвышенностей, носящих на казацком языке название сопок. Особенно много этих сопок за станицей Помпеевской. Там одна из них, самая большая, исподволь поднимаясь из Амура, растянула у подошвы своей довольно отлогую покатость, а сама ушла в черную падь и там — по всему вероятию — разбилась на мелкие холмы и огромные и частые камни. У подошвы одной из сопок, по отлогой покатости, потянулся правильный ряд домов в одну линию; сзади домов огороды; видна некоторая жизнь, что-то новое и притом хорошее новое, тем более что кругом все затянуло густой, непроницаемой зеленью. Зелень эта глухой и высокой стеной высится направо и налево, высится назади. Горы, как великаны, высоко поднимаясь и как бы чередуясь между собой, обступили Амур со всех сторон. Нигде он так часто, и прихотливо, и неожиданно не изгибается, не делает колен, как здесь. Хинган стеснил и сжал Амур до такой степени, что ширина его течения делается меньше полуверсты; река течет в решительных стенах, закованная в насилованные, гнетущие цепи. Редко дает вздохнуть реке каменистый Хинган; редко позволяет ей сделаться несколько пошире, но и то только в тех местах, где хребет сумеет выпустить глубокую падь и из-под нее успеет вытянуться недлинная и неширокая площадка, вся в густой зелени. Но таких площадок попадается очень мало; упорно держатся каменные выси, более каменистые и с частыми голышами на правом берегу, чем на левом. Выси эти нельзя, впрочем, назвать горами в полном значении этого слова: и на Шилке, и на верхнем Амуре скалы попадались выше этих. Отроги Хингана скорее высокие холмы, тем более что Хннган дробится на бесчисленное множество таких сопок. Все они соединяются между собой, но не на берегу, а внутри материка, вдали от берега. Редко сливаются они в сплошные горы: горы такого рода в большей части случаев чернеют вдали, за глубокими и мрачными падями. На самый берег выходят леса и деревья, из которых многие успели уже зацвести: одни сплошным белым цветом, как черемуха. Из глубоких и длинных падей выбегают речки и, по замечательной случайности, не шумливые, но спокойные. Богаче этими ручьями и реками маньчжурский берег. Между деревьями нетрудно отличить от преобладающей черной березы и кедры, и пихту (елок нет; сосна — редкая гостья), изредка попадается и грецкий орех (растущий по преимуществу у самого берега), но орех этот имеет скорлупу необыкновенно толстую, с трудом разбиваемую; зерно, вследствие толстоты скорлупы, маленькое, мизерное. Той же грубостью и негодностью отличается и амурский виноград, вьющийся преимущественно подле воды. Мякоть винограда необыкновенно кисла; зерна велики и едки; сам он растет в Хингане не гроздьями, а ползет отдельными ягодами по стволу. «На клюкву похож, но до настоящего винограда ему далеко».

Вот и последняя станица в Хингане — Поликарповка... Но возвратимся назад, к первой.

Ст. Пасекова (Пашкова, 23 дома) выстроена вся в орешнике, которого очень много под самыми домами; он уже устилает все зады станицы и берега небольшой речки, Хингана, протекающей в версте от селения; река шумлива и бешена в полную воду, рыбная в тихую. Много рыбы и в Амуре, на счастье станицы выселены сюда из Горбиц (с Шилки) рыболовы, которые и поспешили завести здесь самоловы, сложившись между собой артелями, по две семьи вместе[10].

Позади станицы, и сейчас за домами, пришелся луг — болотистый и водяной в том месте, которое подошло широкой ямой к берегу Амура. Змей около станицы много (и чем дальше в Хинган, тем их больше); водятся змеи всюду: и чрез Амур плывут, и по хребтам ползают. В хребте, позади станицы, водятся соболи, которых казаки сбывают купцам проезжим за 5 — 6 руб. сер. и самых лучших за 8 и 10 руб. В свою очередь, и сами казаки скупают их у орочон. За соболя прежде давали одну штуку дабы (да еще, говорят, отрывали кусок), а теперь давай-де две штуки.

— Да