не будет полная и законченная, по крайней мере в том виде, в каком она казалась мне в течение трех дней мая месяца. Вся эта картина нова и, пожалуй, недурна; все это, пожалуй, и похоже на начаток города; все это живит и, пожалуй, радует, особенно после утомительного однообразия верховых станиц.

Берега Амура ниже Благовещенска становятся разнообразнее и оживленнее. Местность все еще упорно продолжает сохранять свой низменный, безлесный, степной характер, особенно по правому, русскому берегу. Этот берег заметно песчанее, именно с того места, где река Зея вливает свое широкое русло, вдвое большее русла Амура. Растительность все еще ничтожна и едва приметна: это не иное что, как чахлые и невысокие кустарники. Таков по преимуществу левый берег. Правый берег замечательно оживлен, особенно по мере приближения к маньчжурскому городу Айгуну, на 35-верстном расстоянии между ним и Благовещенском. Еще против этого последнего города разбросалась маньчжурская деревушка Сахалян-Ула, и затем весь правый берег вплотную почти усыпан деревнями (на левом берегу деревни эти попадаются заметно реже). Вид на них относительно очень обыкновенный, но после верхового безлюдья он производит живительное, успокаивающее впечатление. К этому надо прибавить еще то важное обстоятельство, что все эти маньчжурские деревни тонут в рощах, на этот раз покрытых уже густой свежей зеленью. Насколько гол и без деревьев новый русский город, настолько богаты зеленью деревни маньчжур. Этому обстоятельству они обязаны — как говорят — тому религиозному чувству, которое повелевает им осенять тенью деревьев высокочтимые ими могилы отцов и дедов. Деревья кладбищенские становятся с того времени неприкосновенной святыней: кто их срубит, тот лишается головы. Наши, напротив, стараются все срубать: и голая равнина вследствие того тянется печально от Благовещенска и до дальних станиц. Зато почти сплошная зелень подошла и к самому городу Айгуну. Те же деревни и те же рощи тянутся еще и за Айгуном по правому берегу на пространстве более ста верст. Станицы казачьи по-прежнему размещены в 30- и 40-верстном расстоянии одна от другой, но, во всяком случае, выстроились и поселились под благоприятными условиями. Амур обложился пространными площадями-равнинами; горы изредка выходят на реку, но малыми отрогами и по преимуществу на правом берегу. Отсутствие леса крайне заметно на всех этих пространствах: острова, правда, выкрыты все до единого кое-какой зеленью и кустарниками, а дальние горы отдают чернетью еще невырубленных лесов — все-таки станицы строились из приплавленного сверху лесу, иногда шилкинского, нередко ононского. Таковы условия, соблюденные при постройке станицы Низменной, где береговые кустарники заслоняют строения от реки, и в ст. Константиновской, удаленной от реки на 1 1/2 версты по той причине, что берег ее песчаный, низменный и подмывается водой (нынешней весной отвалила вода большой кусок, сажени на четыре в ширину). К счастью, Амур тут очень глубок и место это не скоро может засориться: болотистая у берега равнина эта идет к станице суходольем. Местные обстоятельства станице благоприятствуют. Вот что по этому поводу рассказывал мне старшой:

— Противу нашей станицы есть остров — виноградным мы его прозвали.

— За что же так?

— Виноград на нем растет.

— Да негодной, поди, кислой?

— Кислой-прекислой, а есть можно: успевает же дозревать. Так вот за этим островом Старой Амур прошел — преширокая такая протока! Она мелкая, во многих местах промерзает до дна: рыба-то вся и идет к нам, в нашу протоку. Вылавливаем ее столь много, что успевали в прошлом году продавать в чужие люди, на сторону.

— Хорошо ли вы живете: не хвораете ли?

— Хворостью Бог миловал, а жили попервоначалу со всячиной. Без маньчжуров было бы плохо.

— Дружно вы живете с ними, не бранитесь, не деретесь?

— Зачем драться? Мы от них сами ничего худого не видим; друг дружке помогаем тоже, потому что все заедино. Они нам хлеба, а мы им что нам самим не надо отдаем. Очень они наши овчины полюбили: пять кулей крупы давали в прошлом году за плохенькой, крепко поношенной полушубок. Лопотное (носильное) всякое тоже берут, и оно у них в большой силе. С ними ладить можно, как они еще не свычны, не понятливы на наше добро.

— Не привесились.

— Точно так! Настоящее это слово. Сами мы промышляем лисиц, да покудова еще очень мало.

Эта Константиновская станица одна из больших по всему Амуру: говорят, поселена целая казачья сотня. Следующие станицы: Сычовская, Пояркова и Куприянова прожили тоже под благодетельным пособием маньчжур, которые весьма охотно (несмотря на запрещение начальства) продавали казакам муку и буду (крупу). Казаки успели уже поосвоиться, пообсеяться. Леса за ст. Поярковой становятся заметно гуще и чаще, и на левом берегу, по мере удаления от маньчжурских деревень, преобладающие в нем сорты деревьев — черная береза, на этот раз одетая густой-прегустой зеленью. В станице Куприяновой рассказывали про следующее замечательное событие. Вблизи ее существовали долгое время две деревни орочон. Деревни эти сожжены в прошлом году по приказанию маньчжурского нойона (чиновника), приезжавшего из самого города Цицикара. Причину этого приказания казаки объясняют следующим образом: орочоны эти платили маньчжурам ясак соболями; по прибытии русских лучших соболей они стали продавать новым пришельцам; худшие соболи поступали в ясак. Это было замечено в Цицикаре. Замечено было также и то, что орочоны стали сближаться с русскими и показывают им больше расположения, чем своим прежним владетелям. Для исследования подробностей на месте прислан был полномочный чиновник, который, найдя, что орочоны близки уже к тому, чтобы перейти на русскую сторону, решил деревни орочонские сжечь дотла в чаянии, что народ этот, оставшись без жилищ, пойдет внутрь страны. Но чиновник в расчетах ошибся. Орочоны жмутся к старому пепелищу и до сих пор от него не отходят.

— Если нас и за сто верст отвезут отсюда — говорят они нашим казакам — мы опять придем к вам. Жаль, что нойон не попался нам с глазу на глаз — мы бы его непременно убили.

— Сидят вот теперь на пожарищах-то своих да горько воют: жалость даже берет! — рассказывали мне казаки куприяновские.

— Что же вы: торговали с ними, покупали у них что-нибудь?

— Рыбу покупали, зверей покупали. Больше ведь у них ничего не купишь: земли ведь они не пашут.

— А бродячую жизнь-то ведут?

— Нет: в домах живут. Да, знать, уж такие несвычные. А плут же народ: туги очень, а мы их ласкали, приманивали. Очень уж они нас за то и полюбили.

Казаки здешние как будто развязнее, смелее, разговорчивее; нет