Рыжкова коснулась колоды, ощущая частичку Амоса в этих картах. Она шепотом помолилась за него. Те же слова она произносила бы, молясь за отца.

– Сбереги его. Даруй ему семью. Даруй ему дом. Отгони от него русалку. Пусть она утонет, пребывая в столь сильном отчаянии, что кровь будет дрожать в ее теле. Пусть воды смоют эту кровь и сотрут ее и ей подобных с лика земного. Пусть она больше никого не утопит. Сбереги его.

Рыжкова свыклась с мистицизмом карт Таро и их многозначностью, трудно поддающейся толкованию. Картинка с известным ей смыслом для непосвященного может иметь иное, даже противоположное значение. Привыкнув к своему немому ученику, Рыжкова позабыла, что и язык многозначен и содержит в себе противоречия, как и ее карты. Зерна скрытого в словах смысла прорастают вместе с потаенными чаяниями говорящего. Желание защитить – ничто, если подспудно зреет жажда убивать. Хотя она говорила о любви и защите, страх, горе и злоба просачивались в ее слова. Каждое слово, слетающее с ее языка, заключало в себе частичку ее души, которая впитывалась в картон карт. Вот только Рыжкова исторгала из своей души не любовь, как ей казалось, а злые чары, порожденные страхом. Лежащий в колоде Дурак зажмурился.

Старушка захлопнула крышку шкатулки.

Узелок, сделанный из головного платка, перекочевал в заплечный мешок, который ей легко будет нести. Задув свечу, Рыжкова вышла из фургона. Она осторожно пробиралась через лагерь, опасаясь, как бы не звякнули монеты в ее поклаже.

Бенно видел, как она прошла мимо его фургона. Старуха не понимала, почему он то шутит, то становится серьезным. Но Бенно приглядывал за Амосом так, словно парень был его младшим братом. Он был силен, как ее братья, и всегда готов был прийти на помощь, чего за ее братьями не водилось. Рыжкова кивнула ему. Акробат слегка поклонился.

– У тебя острый глаз? – спросила его старуха.

– Да, мадам.

– Это хорошо. Это тебе пригодится. Приглядывай за ним. Огради от опасностей.

Озадаченность промелькнула на лице Бенно, но мадам Рыжкова больше ничего ему не сказала, а пошла своей дорогой. Вскоре до ее слуха долетел мягкий хлопок ладоней акробата по земле. Бенно упражнялся в своем искусстве. Рыжкова вышла за круг фургонов бродячего цирка и растворилась в темноте улиц Берлингтона.

21 июля

Фрэнк стоял на крыльце моего дома, ожидая, чтобы я его впустил. Он пришел обговорить денежный вопрос. Водонепроницаемые мокасины, шорты цвета хаки, немного потертая спортивная рубашка с короткими рукавами… Будничная одежда человека, который зарабатывает деньги тяжелым трудом.

Когда я спросил его, нельзя ли с этим повременить, Фрэнк ответил:

– Надо спешить. Мне кажется, времени на всякую чепуху уже не осталось.

Впустив его, я прислонился спиной к двери. Лодыжка приобрела гротескный вид. Я отделался растяжением, но боль была сильная.

Взгляд Фрэнка сразу же метнулся к дыре в полу.

– Господи, Саймон! Что случилось?

– Дом атакует.

На затылке, в том месте, которым я ударился об пол, вскочила шишка. Когда я касался ее рукой, острая боль пронизывала голову. Когда я прикрывал глаза, перед ними начиналось мельтешение, сопровождающееся пульсирующей болью. Фрэнк что-то произнес, но я не расслышал, будто бы он стоял от меня на расстоянии в добрых две мили.

– Похоже на то, – обходя вокруг дыры, сказал Фрэнк. – Блин.

Не помню, чтобы я раньше слышал от соседа ругательства. Странно. Мы должны обговорить денежный вопрос, но меня еще кое-что интересовало.

– А этот занавес и картины в мастерской… Мама о них знала? Она к ним прикасалась?

Непросто узнать, что приводит проклятие в действие, но должно быть что-то вроде спускового механизма. Есть шанс развеять проклятие, а вот тоску никак не развеешь. Она просачивается у тебя между пальцами.

Фрэнк не ответил. Сосед простукивал костяшками сжатой в кулак руки пол в разных местах.

– Что здесь не так? – бормотал он себе под нос. – Снаружи все плохо, но здесь…

Он со всей осторожностью стал проверять крепость досок пола.

– Сухая гниль повсюду.

– Это всего лишь пол… Была ли моя мама в мастерской, когда она отдавала вам карты?

– Это не просто пол! Плохо дело, паршиво.

По углам его рта образовались бульдожьи складки. Он обошел комнату, постукивая по стенам и прислушиваясь. Осторожно обойдя пролом в полу, Фрэнк остановился у стола, взглянул на журнал, небрежно полистал его и принялся перебирать сваленные в кучу бумаги.

– Прошу быть осторожнее, – сказал я. – Документы очень старые и хрупкие.

– Хрупкие! – гаркнул он. – Полу конец, Саймон! Капец! Почему ты ничего не делал? Почему ты не попросил помочь тебе?

– Я просил.

– Мне надо кое-что привезти, – нервно взмахнув рукой, проворчал Фрэнк. – Скоро вернусь. Ни к чему не прикасайся. Ради Христа! Никуда не лезь.

За ним захлопнулась дверь. Осыпалась штукатурка, повиснув в воздухе облачком пыли. Медленно возвращаться к столу, стараясь сохранить равновесие, было совсем непросто. Когда я все же добрался до стула, у меня возникло ощущение, что мне еще долго придется на нем сидеть. Лицо немилосердно чесалось. Я помассировал его. Сказывалось недосыпание.

Последующие полтора часа я лазил по генеалогическим веб-сайтам. Наконец имя всплыло в записях брачных церемоний, проводимых в одной из церквей Филадельфии. В колонке имен одно было выделено желтым цветом. Я едва не вскрикнул, увидев его. Рыжкова. Катерина Рыжкова вышла замуж за Бенно Коенига. Дочь мадам Рыжковой и Коениг из журнала. Если я что-либо и узнал во время моих изысканий, так это то, что мои родители были исключением: циркачи обычно выбирают себе пару из людей своей профессии. Я слышал, как Фрэнк загружает и разгружает свой ржавый грузовичок без бортов. Вскоре он отъехал от моего дома, дав мне возможность работать в тишине. Узнав о женитьбе Катерины и Бенно, я принялся искать их детей. И здесь мне повезло. Спустя два года у них родилась дочь Грета. Последняя запись о Грете Коениг относилась к 1824 году. Дальнейших сведений о ней не было. Род Коенигов, похоже, прекратил свое существование. Я отослал по электронной почте запрос Раине, библиографу-консультанту из Шорхема, на поиск записи о браке или смерти Греты Коениг. Раина прекрасно разбиралась в генеалогии. Ее семья считалась одной из самых старых в восточных штатах. Внезапно меня осенило, и я попросил ее поискать также Грету Рыжкову. Циркачи легко меняют фамилии. Если Рыжкова имела больший успех, чем Коениг, Грета вполне могла взять фамилию своей бабушки.

Я вернулся к журналу. Если в том, что портреты принадлежали прорицательнице Рыжковой, сомнений не возникало, о покупке занавеса в журнале ничего не говорилось. Рисунки занавеса и упоминания о нем появлялись только на тех страницах, где речь шла о мальчике-дикаре. Ничто в журнале не проливало свет на то, как занавес мог попасть к Фрэнку, не говоря уже о том, что привело сам журнал в столь плачевное состояние. Я кое-что упустил, отчасти по вине Энолы. Все эти карты… «Принципы прорицания» могут освежить мою память. Я должен вспомнить, что же сестра порвала. Вот только рисунки в «Принципах прорицания» другие – смягченные, что ли, менее грозные. Они напоминают витражное стекло, тогда как порванные сестрой рисунки – это разбитое вдребезги зеркало.