Ближе к зиме в Прагу приехали Лешины родители. Он уже не вставал с постели. Его родители остались с ним до конца. Мама, взяв заботу о сыне в свои руки, не отходила от его кровати. И когда он умер, она тоже была рядом. А Мира сидела в эркере. Обхватив себя руками, куталась в шаль и, прижимаясь щекой к коленям, не плакала, уже не плакала. Да и вряд ли слезы смогли бы облегчить то, что происходило в ее душе. Она дрожала, но не от холода — от нервного напряжения…

…В комнате, где уже с утра от кровати больного не отходила медсестра, страшно закричала, забилась в истерике Лешина мать. Мира закрыла уши руками.

Когда тело мужа забрала погребальная служба, чтобы приготовить его к отправке на родину и оформить все нужные документы, Мира собрала свои и Лешины вещи, навела порядок в доме и пошла к Карлову мосту, чтобы проститься с этим городом и с этой жизнью навсегда. Она знала, что не вернется в Прагу никогда. Ира, конечно, убеждала ее не торопиться с решением, умоляя все обдумать, но Мира знала, что не вернется. Она не могла здесь оставаться без Леши, хоть и в Беларуси ее тоже ничего не ждало, но это было не важно. Завтра она отправлялась вслед за «грузом 200» в долгий путь, который должен закончиться на одном из минских кладбищ, где будет похоронен Алексей Поляков. А что потом она станет делать с собственной жизнью, Мира не представляла. Ей было все равно.

Скрип-скрип, скрип-скрип, скрип-скрип…

— Андрей! — прозвучал в темноте комнаты хриплый мужской голос. — Андрюха! — повторился он громче и возмущенно.

— А? — послышалось сонно в ответ.

— Что, а, кретин? Дрыхнешь?

— Ну!

— А фонарь этот гребаный долго будет качаться и скрипеть?

— Так ветер…

— Ветер! Я уснуть не могу!

— Ну, Степик, что уж теперь…

— А ни фига! Гарик, твою мать, не делай вид, что тоже спишь и тебе не мешает этот шум!

— Степик?!

— Гарик?!

Гарик сел на диване и потер глаза. Он действительно уснул, а «гребаный» фонарь и вой вьюги за окном его нисколько не беспокоили. Даже, наоборот, действовали усыпляющее.

— Ну? — произнес Гарик, мечтая послать друга подальше и завалиться спать.

— С этим фонарем надо что-то делать! — заявил Степик.

— Что, например? — поинтересовался Юрьев, раздражаясь.

— Спилить, разбить, оторвать, достаточно вариантов? — перечислил Рудинский.

— Вполне. А ничего, что на дворе погода нелетная и второй час ночи? — спросил Гарик.

— Нормальная погода. Подумаешь, метет немного. И спешить нам завтра все равно некуда, еще выспимся.

Гарик покосился на окно, за которым мело, да еще как. Потом глянул на решительно настроенного Степика и после на виноватое лицо Андрея. Он знал, что, если откажется, ворчание Степика долго не прекратится, а Андрей будет чувствовать себя ужасно виноватым и, в конце концов, сам пойдет разбираться с фонарем. Потому что в Старые Дороги они приехали по его просьбе.

Подавив тяжкий вздох, Гарик откинул в сторону одеяло и встал с дивана. Степик тоже вскочил и включил торшер.

В тишине оделись. Не говоря ни слова, отворили входную дверь и вышли на просторное крыльцо.

— Ни фига себе погодка! — присвистнул Степик.

— Нормальная погодка, — поддразнил его Гарик. — Метет, правда, немного.

— Вот только не надо паясничать! — нахмурился Рудинский. — Чё делать будем?

— Да разобьем, оторвем или еще чего умного придумаем! — продолжал дразнить Степика Гарик.

— Ребята! — укоризненно посмотрел на них Андрей.

— Ладно, извини!

— За домом есть стремянка. Может, я схожу? — помолчав, спросил Ляхнович.

— Давай, но сначала отыщи плоскогубцы и изоленту. Будем резать! — подумав, изрек Юрьев и, накинув на голову капюшон куртки, стал спускаться с высоких ступеней.

Порыв ветра бросил ему в лицо колючие мелкие снежинки и чуть не сбил с ног, так что ему пришлось ухватиться за перила.

— По-моему, это уже не просто метель. Это буран какой-то! — пробормотал он. — Степик, ну ты чего стоишь?

— А чё делать? — спросил тот, бестолково переминаясь с ноги на ногу и зябко ежась.

Крыльцо-то было застеклено, и покидать какое-никакое, а все же укрытие ох как не хотелось.

— Свет вырубать.

— А как ты в темноте резать будешь? — резонно поинтересовался Степик.

— Мобильником посвечу.

— Ага!

Андрей принес стремянку и приставил ее к углу дома, как раз там, где под крышей качался фонарь. Побежал к крыльцу, но, не добежав полметра, поскользнулся и упал прямо в сугроб.

— Черт! — ругнулся он, хоть ругался не часто.

Гарик отвернулся, но улыбки скрыть не смог.

Прыснул и Степик, хоть пытался сдержаться.

— Сволочи вы! — упрекнул их Андрей, поднимаясь. Правда, без особой обиды, скорее даже ласково.

Он поднялся, кое-как отряхнулся и пошел в дом за инструментами.

Гарик потер руки, успевшие замерзнуть, и поднялся по стремянке.

Забравшись на самый верх, принялся рассматривать крепление фонаря, прикидывая, как и где его обрезать так, чтобы потом можно было приладить обратно. Ведь дом, в котором они остановились, был чужим. Родители Рудинского, знавшие всех в деревне, договорились со знакомыми, которые и разрешили недельку пожить в нем.

Чтобы разобраться в креплении фонаря, Гарику понадобилось не больше минуты. Он собрался уже сообщить детали Степику, как внезапный порыв ветра отчетливо донес до слуха волчий вой. Гарик машинально повернул голову в сторону, откуда доносился звук, и взгляд его на секунду мазнул фасад и окна дома напротив, но и этого мгновения оказалось достаточно, чтобы увидеть, как качнулась штора. Так, будто кто-то отодвинул ее, чтобы лучше рассмотреть происходящее, в частности, его самого на стремянке.

— Гарик! Ну чё там? — окликнул его Степик.

— Вырубай свет! Андрей, тащи плоскогубцы!

Ляхнович спустился со ступеней, осторожно ступая, подошел к стремянке и протянул Гарику инструмент.

Степик отключил рубильник.

Юрьев быстро орудовал плоскогубцами, то и дело косясь на темный безмолвный дом напротив.

— Гарик, ты чего? — окликнул его Ляхнович.

— Интересно, а в доме напротив кто-нибудь живет? — спросил Гарик.

— Надо у Степика спросить. Он знает эту деревню. Но что-то за прошедшие пару дней я не видел, чтобы этот дом подавал признаки жизни.

— А машина на обочине?