Почему-то все — от горничной до больших начальников — демонстрировали ей свою эрудицию, рассказывали, что этот «пёлдник» есть не что иное, как русский вариант английского «файв-о-клока». А она не знала, что отвечать на это, приходилось только улыбаться и кивать. Потому что не объяснять же каждый раз, что пресловутый «файв-о-клок» — лишь клише, утратившее свой первоначальный смысл. Но нельзя же их разочаровать и просто объявить, что, может быть, в королевском дворце такое чаепитие еще и существует, а в нормальной жизни — нет. В Фолкстоне, например, в пять уже чая нигде не попьешь, большинство кафе как раз к этому времени закрывается. Но в Англии не принято об этом распространяться. Не то чтобы тайна государственная или тема запретная. Нет, вовсе нет. Но… Признаваться в эрозии традиции неприятно, вот в чем дело. Перемены ведь вещь не очень приличная… Джули не была уверена, что сможет это вразумительно объяснить. Да и скучно им, наверно, было бы слушать.

Но со всем этим пятиразовым питанием Джули впервые в жизни, кажется, набрала лишнего веса. Еще на ночь давали пить кислый молочный напиток, называется «кё фэр», от французского «что делать», видимо, происходит…

Но самому большому испытанию она подвергалась по вечерам, когда накрывался ужин. Почему непременно надо, вопреки здравому смыслу и советам врачей, наедаться на сон грядущий, было непонятно. Каждый считал своим долгом ей объяснить, что эта вечерняя трапеза называется по-английски «динер». Но в переводе на русский это слово должно означать: обед. А не ужин. Но почему какая-то лингвистическая путаница должна объяснять нездоровую систему питания? Карл отмахивался, говорил: ну, традиция такая, что поделаешь… У вас тоже полно странных традиций.

Вообще главным сюрпризом всей поездки был Карл. Он изменился поразительным образом. Нет, по-прежнему были в ходу улыбки и прибаутки. Но они были какие-то совсем другие, натужные. И весь он был напряженный, как будто пружина внутри него сжалась. Все время за ней приглядывал, почти не таясь. Джули спрашивала: «Я что-то делаю не так?»

Он только качал головой. Не хотел ничего обсуждать. Вообще очень мало с ней говорил. Только обязательные, дежурные вещи. И даже любовью он занимался с ней как будто по обязанности, как если бы за ним кто-то наблюдал, следил бы, как он это делает. Без всяких упражнений на ковре. Под одеялом, в темноте. С закрытыми глазами. Как те фолкстонские ханжи. Перед оргазмом сдержанно, отмеренно вскрикивал. Вдруг взял и рассказал ей русский анекдот. Как муж спрашивает жену: «Дорогая, ты кончила?» Жена отвечает: «Нет, дорогой, нет еще». А муж говорит: «Ну, ты кончай спокойненько, а я пойду покурю». Смешно. Но Джули только хихикнула слегка, а дальше смех застрял в горле. Она почти не смеялась в России и, кстати, совсем не кончала. Но притворялась для приличия. Имитировала легкий оргазм. Чтобы не обидеть никого.

В какой-то момент ей стало страшно: зачем мне этот скучный, напряженный, угрюмый человек? Да-да, на самом деле угрюмый, несмотря на все улыбки и шуточки. Она-то знает, каким он был в счастливые моменты в Англии! А этот — кто-то другой. Но кто же из них настоящий?

Потом вдруг пришло ей в голову, что Карл, вполне возможно, играет — и роль не идет! Даже у великих актеров бывает так. Он разучился быть русским! А что, ведь может быть такое…

Но окончательного ответа она не знала.

Она старалась не особенно предаваться размышлениям, гнала опасные мысли, но временами впадала в прострацию, не вовремя задумывалась, и Карл незаметно жал ей руку или наступал ей на ногу под столом. То есть без слов требовал, чтобы она держала себя в руках, виду не подавала. Вот такая веселая была жизнь на этой даче.

А по вечерам на «динер», который обед, но все-таки ужин, приходили очень важные пожилые мужчины. Они были одеты в штатское, в какие-то одинаковые коричневые костюмы, но ей все время казалось, что они только что в прихожей сняли с себя мундиры. Собственно, их было двое: один коренастый, полный, но очень крепкий, со стальным рукопожатием и холодным пристальным взглядом, от которого Джули хотелось спрятаться под стол. Второй — совершенно лысый, но с живым, выразительным лицом и смеющимися карими глазами — напомнил ей Карла. И тем, что все время работал в образе, и тем, что делал это талантливо. Если бы она не была настороже и если бы не прошла Карлову школу, ни за что бы не догадалась, что это игра. Поверила бы. Он умел смотреть на Джули тепло и весело — высшая степень мастерства! И только пару раз она успела поймать на себе его настоящий, холодно изучающий взгляд. Вернее, даже остаток, обрывок брошенного исподтишка взгляда, который тут же смягчался, веселел и теплел. Так что Джули начинала сомневаться: не привиделось ли ей?

Оба гостя свободно говорили по-английски, но лысого можно было, пожалуй, принять за носителя языка. Он говорил с сильным то ли американским, то ли канадским акцентом. И только пару раз сорвался, сделал какие-то нелепые грамматические ошибки. Джули подумала: а не нарочно ли? Не пытается ли скрыть, что долго жил где-то там — сначала, наверно, в Канаде, а потом в Штатах. Или наоборот…

Стол был полон еды, хотя дней через десять она стала казаться однообразной. Каждый раз — русский салат, который здесь почему-то называли оливье. Бред какой-то: всем известно, что салат этот появился в России, это самое, наверно, популярное в мире русское блюдо, а здесь почему-то именуют его французской фамилией. Еще одна филологическая несуразица…

Крымское вино и странный сладковатый напиток, называвшийся здесь шампанским, ей совсем не нравились. Водка и коньяк — тем более, она и в Англии-то крепкие напитки не жаловала. Привычного ей сидра не нашлось, равно как и теплого пива — биттера. А тем не менее ее заставляли каждый день пить. И это была мука. Кроме того, обязательно надо было есть черную икру, причем от нее явно ожидали восторгов — потому что ложками не ложками, а каждый вечер розетка с икрой заполнялась заново. «О-се-три-на» слегка подкопченная — вот что ей, пожалуй, понравилось. А «сьом-га» — ничего особенного, шотландский лосось бывает и повкусней. Борщ надо было хвалить, куда же деться! И он, может быть, замечательная штука, но она, как англичанка, не любила супов в принципе, за исключением, может быть, марсельского буйабеса, и то не все рестораны умеют его готовить даже во Франции. Карл сказал, что скоро они попробуют «у-хю» — русскую версию буйабеса. Но ожидания не оправдались. Нет, ничего, неплохо для своего жанра, но это был все-таки именно рыбный суп, а не марсельская похлебка, напичканная свежесваренной рыбой — целый ужин, он же обед, в одном блюде.

Два пожилых начальника по очереди приезжали из Москвы составлять им компанию. Вели пустые разговоры ни о чем. О еде, о погоде, об английском футболе, про который они знали гораздо больше Джули. Но однажды, в один из последних дней на той даче, на столе появилось французское шампанское и «Бордо», количество черной икры удвоилось, равно как и осетрины, и крабов. Сервировка тоже показалась более шикарной, чем обычно, а главное — к официантке Маше добавился еще и подтянутый официант Миша. Оба начальника — седой и лысый — явились заранее, за полчаса. Карл разнервничался. Ну то есть это она знала, что он нервничает — у него это выражалось интересно: он начинал говорить чуть медленнее и прилежнее улыбался… Вряд ли начальники могли это заметить. Им, наверно, он казался образцом хладнокровия. Потом часы пробили семь раз. В это время, с пунктуальностью до минуты, они всегда усаживались за стол. Но на этот раз было иначе. Официанты напряженно стояли вокруг стола. Пожилые начальники сидели и молчали. Ждут кого-то совсем уж важного, догадалась Джули. Карл подтвердил: неприметно наступил ей на ногу. А когда она повернулась к нему, он закрыл глаза на секунду. Наверно, это означало: внимание, сосредоточься.