Бульон ни в каком виде Джули терпеть не могла. Но на этот раз ей показалось, что это самая дивная еда на свете. В итоге она провела в постели почти три дня. Появлялась и исчезала напуганная Шанталь (хотя Карл сумел успокоить девочку и убедить ее, что мама идет на поправку и беспокоиться не о чем. А потом еще и смешил ее немыслимыми гримасами).

А Джули и действительно быстро шла на поправку, ей даже тетушка не смогла помешать. Хотя, конечно, явилась, пыталась какую-то мораль читать; впрочем, она, конечно, не знала, что произошло. А потому резкость, продемонстрированная по отношению к ней родной племянницей, была не совсем оправданной. И уж точно несправедливой.

Только на четвертый день Карл решил, что Джули окрепла достаточно для серьезного разговора. Она боялась, что он будет стыдить ее, рассказывать, что большинство молодых самоубийц не хотят на самом деле умирать, а лишь пытаются послать сигнал «SOS», привлечь внимание близкого человека. И она готова была признать, что так оно и есть, так оно и было в ее случае и что ей очень стыдно. Хотя на самом деле она вообще не могла вспомнить, что было у нее в голове в тот момент, как будто это была вовсе не она, а кто-то другой, чужой и непонятный.

Но Карл не стал говорить ничего подобного. Наоборот, он встал на колени, устремил на нее свои невыносимо красивые глаза и стал исповедоваться.

Да, у него была бестолковая, полная суеты жизнь. Родители умерли очень рано. У него никогда не было дома. Его носило по свету как перекати поле, а хотелось тепла и ласки. И в этих поисках он не раз связывал свою жизнь с женщинами, как ему казалось, всерьез и надолго. Но никогда из этого ничего не получалось. Нередко бывало, что женщины и сами проявляли инициативу («О да, вот уж в чем я не сомневаюсь!» — подумала тут Джули). И иногда он шел им навстречу — просто даже из жалости. В общем, за жизнь накопилась такая груда запутанных отношений, такой клубок завязался, что распутаться оказалось непросто. И да, он очень, очень сильно виноват перед ней, что не рассказал все сразу честно. Но, с другой стороны, их опыт был настолько разным, несовместимым в момент их знакомства, что выложи он это все без прикрас, она бы только отшатнулась от него в ужасе, разве нет?

Но на лжи долго не проедешь, продолжал Карл. И вот плачевный результат. Вот эта Венемюнде — как раз осколок из его прошлого. Но она так умоляла его о встрече, о том, чтобы он сфотографировал ее на прощание, что он дал слабину. Она, кстати, пыталась добиться близости, но ничего у нее не получилось. Он понимает, что Джули может ему не поверить после всего. Но он торжественно клянется ей: больше ничего подобного не повторится. Он будет вежливо и твердо отказывать в подобных просьбах. Ведь он любит только ее, Джули. И обожает Шанталь. И семья для него — самое важное на свете. Все остальное — чепуха! И поэтому ему очень легко дать ей торжественное обещание: он будет самым верным мужем на свете, пусть она только даст ему шанс!

Джули несколько резанула эта последняя фраза — «будет верным»? Значит, признает, дает понять: до настоящего момента он верен ей не был? Конечно, она и сама подозревала, что он ей изменяет, но так надеялась, что ошибается! А теперь он признает, что… Но Джули тут же одернула себя: не надо, не надо в этом копаться! Что было, то прошло.

Надо смотреть в будущее, Карл прав. И поэтому вслух говорила: о да, конечно, мой любимый, я тебе верю, прости и ты меня за мой недостойный поступок. Но это все от любви к тебе, я вдруг испугалась, что тебя потеряла, и сошла с ума! Обещаю тебе, это больше не повторится. Карл потом еще стал говорить о том, каким ударом самоубийство одного из родителей становится для детей — это же вечная, неизживаемая травма! Что было бы тогда с Шанталь? Да и он сам не может уже представить себе своей жизни без Джули. В общем, она тут расплакалась, у Карла тоже, кажется, глаза увлажнились, они обнялись… И занимались потом любовью, но бережно, осторожно, словно боясь повредить друг друга.

Джули казалось: все ее беды позади. Тем более что Карл обещал сократить количество поездок, избегать фронтовых приключений и как можно больше времени проводить вместе с семьей.

И вроде бы все стало получаться. Но счастье длилось всего полтора месяца. А потом, откуда ни возьмись, снова материализовался Билл Дарби-младший. И это в момент, когда Джули о нем и думать забыла, была уверена, что никогда в жизни его больше не увидит. Джули пыталась не пустить его в дом, но он чуть не силой в дверь протиснулся. Выбрал, конечно, время, когда ни Карла, ни Шанталь не было дома, и вломился.

— Разве тетушка с вами не рассчиталась? — сердито спросила его Джули.

— Дело вовсе не в финансовой стороне дела. Хотя, не скрою, организация наблюдения за пределами Великобритании, а именно в Бельгии, потребовала больших накладных расходов. Хорошо, что мои старые коллеги из тамошней полиции согласились помочь практически бесплатно.

Потом Волчок принялся еще зачем-то рассуждать, что ему очень сильно повезло. Приходится признать: объект сам неожиданно появился в поле зрения. Когда на это не было уже никакой надежды. Просто, можно сказать, сам напоролся! Но везет, как известно, тем, кто…

Как будто Джули все это было хоть сколь-либо интересно! Она оборвала Волчка грубо, обрушилась на него яростно. Да как он посмел? Да кто ему разрешил? Она была уверена, что его миссия завершена! Она не нуждается в подобных услугах! У них с мужем полное взаимопонимание, доверие. Почему он опять вмешивается, пытается все сломать, уничтожить?

Она подаст на него в суд!

При словах о суде Волчок смешался. Такого поворота дела он никак не ожидал. Это какое-то недоразумение, бормотал он. Мисс Фиона Фернли его твердо просила продолжать работу и оплачивала его услуги. Расходы покрывала. У него имеется письменное подтверждение. Он был уверен, что это согласовано с миссис Бертон. Но если так ставится вопрос…

И исчез. Но пакет с новыми фотографиями оставил.

Сначала Джули ходила вокруг него кругами. Сама себе говорила: «Это надо уничтожить. Это надо уничтожить. Сжечь, не глядя. Любое другое решение будет величайшей глупостью, о которой ты будешь жалеть всю жизнь». Так она ходила и себя уговаривала. И, кажется, уговорила.

Вышла в сад, развела огонь. Вернулась, взяла пакет с фотографиями. Но на обратном пути в сад вдруг вскрыла его. Пальцы это сами сделали, помимо ее воли. А потом они вдруг вытащили одну всего фотографию. Даже не целиком вытащили. Наполовину.

Но от того, что она там увидала, ей сразу стало дурно. Она еле доковыляла до ближайшего стула в столовой. Села на него, держа пакет в руке. Понятия не имея, что будет делать с ним дальше. В голове у нее снова было бессмысленно пусто. Может, подумала она равнодушно, это Карл такой гипноз устроил? Внушил мне, что, как только я вижу что-нибудь подобное, я сразу немею, глупею, теряю возможность размышлять… Такой условный рефлекс. Ну и молодец, ну и правильно сделал, коли так.

Сидела-сидела, потом все-таки вынула снимки, стала их рассматривать. Ничего не чувствовала — ни гнева, ни отчаяния. Ничего. Разве что удивление — эта Венемюнде без одежды еще уродливее, чем можно было ожидать. Как вообще можно с ней любовью заниматься?