На ее накладных ресницах повисли слезинки, и на этот раз она сама сжала руку Кайла.

– Это было бы слишком просто, правда?

– Он в курсе?

– Он женат.

– Черт!

– Как скажешь, – и Пэтси в отчаянии добавила: – Я в полном дерьме… Подумать только! За всю мою жизнь я никогда ничего не забывала. Ни место, ни ноту, ни слово, ни одну из твоих идей, ни одного взгляда наших фанатов. И надо было мне один раз – один-единственный раз – забыть принять эту проклятую пилюлю, и – бинго! Я беременна. Вероятно, от парня, которого буду любить до конца своих дней, но он женат. А я живу с типом, который меня больше не любит и которого я больше никогда не полюблю настолько, чтобы продолжать с ним жить…

Вдруг Пэтси прижала руку к губам и выкрикнула, что ее к тому же вот-вот вырвет. Она высунула голову в окно, и ее стошнило. Из машины выходить она не стала и вытерла рот полой пальто Кайла.

– Мне остается только молиться, чтобы ты не оказался отцом. Не хватало еще, чтобы этот малыш был зачат без любви.

Да, Пэтси. «Иногда ругань нужно просто выблевать».

Корин рано уложила детей спать. Они так устали за последние несколько дней праздника и радикальных перемен в их жизни, что даже не стали возражать. Она вернулась на кухню, чтобы помочь с посудой. Когда последняя из женщин ушла спать, Корин вернулась к себе, не заглянув в библиотеку.

На ее кровати по-прежнему стоял пластиковый пакет. Рядом лежал конверт с фотографиями. Она по очереди пересмотрела их. Снимки были отражением того, какой ее видит Кайл. Один взгляд, и все меняется. Один взгляд, и больше ничего не будет прежним… Встреча. Атомы сталкиваются и оставляют нестираемые следы. Жизнь сходит со своей орбиты. «Так существует ли свобода?»

Корин вытащила из пакета коробку, и на пол тяжело упал крафтовый конверт. На нем ничего не было написано. Она распечатала его и с изумлением и недоверием увидела внушительное количество купюр. Там же был сложенный вчетверо листок. Она, дрожа, взяла его. Это были слова песни, и Корин мгновенно поняла, для какой мелодии они предназначались. Кайл приписал в конце страницы:

Корин коснулась каждого слова кончиками пальцев, и ей пришлось встать, чтобы прийти в себя. «Жизнь…» Она пересчитала купюры. Потом пересчитала еще раз. Сумма была настолько сумасшедшей, что она не смогла помешать своему мозгу приняться за составление нереальных планов, неразумных, но опасно соблазнительных.

Корин запретила себе задаваться вопросом, как поступил Кайл или что они с Пэтси сказали друг другу. Она толкнула дверь спальни и посмотрела, как ее дети – и, к несчастью, дети Джека – мирно спят. Что она им скажет в будущем, если они вдруг спросят, были ли они зачаты в любви? «Лучше бы они никогда об этом не спрашивали, – сказала себе Корин, зная, что этот вопрос обязательно возникнет. – Нужно, чтобы у меня был ответ. Ответ».

Она убрала конверт в самую глубину платяного шкафа. Закрыла дверцу на ключ и сунула его в карман джинсов. Завтра она встретится со своим адвокатом, и он скажет ей, как бороться с Джеком. «Я не хочу туда идти», – подумала она, ложась спать.

Но проснулась она с позитивным настроем.

«На один день меньше до конца процесса. На один день меньше до моей свободы».

– Мистер Брэнниган, признаете ли вы, что даже страстно влюбленный муж не имеет права бить жену?

– Я люблю свою жену! – крикнул Джек.

– Вы не отвечаете на мой вопрос, мистер Брэнниган! Но я благодарю вас за вашу непосредственность. Суд понял, что для вас любовь позволяет побои.

– Протестую, ваша честь! – поспешил вмешаться мистер Беллафонт, адвокат Джека.

– Протест принят, – сказал судья Клервой. – И все же, мистер Брэнниган, ответьте на вопрос, заданный адвокатом Сескином.

Его адвокат бросил такой выразительный взгляд – «вспомни, о чем я тебе говорил», – что Джек мгновенно взял себя в руки. Он управлял собой и ловко скрывал свою ярость. На его лице появилось идеальное выражение раскаяния. Он поднял глаза на адвоката Сескина и сказал:

– Я не имел на это права.

– Но вы это сделали.

– Я потерял голову.

Только Корин заметила, что после этой совсем короткой фразы, произнесенной Джеком, «время от времени терявшим голову», процесс изменил направление. Эти слова повлияют на первое заседание, на все следующие и определенно на решение. И уже ничего не исправить. Его слова остались в умах присяжных. Джек был коротко подстрижен, одет в голубую, приятную для глаз рубашку. Крупные руки он сложил на коленях так, чтобы их никто не видел.

И уже не имело никакого значения все то, что говорила его красавица жена во время предыдущего допроса. Тем более что из-за административных задержек ее синяки уже исчезли, бровь скрывала шрам и из ложи присяжных никакие следы видны не были. О да, были еще фотографии. Они переходили из рук в руки, но их соперницей была глубокая и широкая рана на черепе Джека. Корин несколько раз и со всей силой ударила мужа металлическим магнитофоном…

– Не пластмассовым, дамы и господа, – вещал адвокат Джека, потрясая старым магнитофоном. – Она едва не пробила моему подзащитному череп.

Джек продемонстрировал девять швов, которыми зал любовался вживую, так как его темные волосы были сбриты. Разумеется, этот мужчина – смотревший на ту, кого он любил, такими глазами, что любая женщина побледнела бы от зависти, – мог легко претендовать на то, что он «потерял» память и совершенно не помнит те последние мгновения, которые они провели вместе. Джек мог продать что угодно. Он великолепно сыграл свою роль. Ведь он был лучшим продавцом автомобилей.

– Судя по всему, вы часто «теряете» голову? – настаивал адвокат Сескин. – Вы «теряете» ее из любви к вашей жене, и вы «потеряли» ее в этот последний день! Не кажется ли вам, что это очень… удобно?

– Протестую, ваша честь! Мой клиент не должен становиться жертвой сарказма адвоката Сескина.

– Протест принят. Задавайте ясные вопросы. И никакой двусмысленности. Кстати, напоминаю вам, что заседание закончится через пять минут.

Адвокат подчинился игре суда. Он взял отвертку, лежавшую рядом с магнитофоном, подошел к Джеку и задал простой вопрос:

– Что вы собирались делать этой отверткой?

Джек ответил, что не помнит.

– Вы хотели починить нижний ящик комода в комнате вашей маленькой дочери. Вы поднялись, даже не сняв пальто. Почему?

– Не знаю.

– Вы не знаете или не помните?