Нашелся кособоко и торопливо припаркованный старый «Додж-Рамчарджер-150 AW». Индикатор противоугонки в кабине не мигал. Для этой рухляди — две двери и крытый кузов за сиденьями водителя и пассажира на противоугонку и я бы не потратился. Замок задней подъемной створки кузова щелкнул, едва я ковырнул его отверткой.

Внутри американский внедорожник, предназначенный для деревни или войны, промерз, как холодильник. Но пол устилало ковровое покрытие. Как сказал бы Олег, просто класс.

Владелец, я приметил, отапливался привинченной под панелью приборов печкой от «Москвича» или какой другой российской легковушки. Отопление я тут же включил, пусть он подумает, что забыл выключить, и лег на полу кузова, поплотнее прижавшись сзади к спинке сиденья. И опять подумал: Господи, во что превратится моя одежка?

Минут через десять, пригревшись, расслабившись, я почти дремал, вяло перебирая в памяти события дня. Вне сомнения, удачнейшим оказалась вербовка Притулина.

Я принялся подсчитывать, сколько русских однополчан встретил с тех пор, когда снял гимнастерку с капральской нашивкой, которые в Легионе «не даются, а выслуживаются»?

Беспутные монахи «военного монастыря». Определение Николая Бахтина, профессора Бирмингемского университета, бывшего унтера-легионера. Были и князья, Юрий Курнин, например. Были воры, у которых вместо имен кликухи. Были отчаявшиеся, дезертиры, бродяги, сбежавшие военные и торговые моряки, невозвращенцы, убийцы, солдаты и офицеры Советской Армии, брошенные на произвол судьбы в Конго при Лумумбе, семинарист из Загорска… Непредсказуемый, вольный и опасный люд, который Россия аппаратная десятилетиями исторгала на уничтожение. В войнах, где за одного чужого отдавали десять своих. В лагерях вроде Потьмы. В пьянстве. В бестолковом труде. В нищете. В бараках. В духовной зашоренности. В воровстве всех уровней. Легион, хотя бы и немногих, все же спасал от России. Наемники, которых обуздали и которые позволили себя обуздать, стойкие в бою, службе и товариществе профессионалы… Возможно, конечно, и «Weisse Sklaven» — белые рабы, как говорил мой однополчанин и дружок, Дитер Пфлаум. Но — по вольному выбору. Не мобилизованный сброд, рыхлый и липучий, которым заполняют казармы по воинской повинности. Слово-то какое — повинности!

Я размышлял о том, что скудная жизнь Легиона для русских, в особенности тонко организованных, со сложным и необычным прошлым, таких, как, скажем, Бахтин или Курнин, становилась притягательной, иная казалась бледной, запутанной и пресной. Бахтин об этом так и говорил. Легионерский военный быт был тем и хорош для него, что слагался, видоизменялся и выверялся в деле, исходом боя с подсчитанными по-бухгалтерски результатами. Старые «горшки» второго контракта носили больший «иконостас» наградных колодок, чем штабные офицеры. Буйный, крутой монастырский материал для умелого мастера…

Олег Притулин, даже засаленный нынешним окружением, засветился своим «монастырским» прошлым передо мной только потому, что я тоже был когда-то «монахом». Ворон ворону… На Алексеевских курсах Боткин в числе существенных признаков подлинной или поддельной идентификации человека выделял его прошлый опыт. Тот, который становится неотъемлемой частью личной истории, который обстругал эту личность и инстинктивно, на уровне подсознания проявится в любом занятии — от шиномонтажа до политологии. Даже подавленный или скрываемый, он себя выставит в решающую минуту. «Legio Patria Nostra» — «Легион наша родина», и ты всегда будешь уважать поверженного врага, не бросишь раненого или погибшего товарища, не позволишь завладеть твоим оружием.

Мне кажется, я понял, как смогу использовать брата милой мадам Есть-Женщины-В-Русских-Селеньях эффективным образом… Жалкое, в общем-то, приобретение, в моем возрасте, возрасте потерь. Когда чаще хоронишь, чем знакомишься с новыми людьми.

Пробудил меня хруст снега. Человек приоткрыл дверь «Доджа-Рамчарджера» и пока, прикрывшись ею, справлял малую нужду, в машину нанесло холода и снегу. Видимо, начиналась метель.

Отопитель все-таки подсадил аккумулятор, который едва провернул двигатель.

— Идиотка, — сказал водитель, — сто раз говорил ей…

Он не стал прогревать мотор. Машина туповато набирала скорость. Я услышал попискивание набора номера на мобильнике. Водитель сказал в телефон:

— Ну, все, уехала… Сейчас приеду. Неделя наша…

Щелкнула крышка складной трубки. Привстав на коленях за спиной водителя, одной рукой я цепко сдавил ему шею, а другой перехватил мобильник и сказал:

— Езжай как едешь, не оглядывайся, иначе выверну шейный позвонок. У тебя есть оружие?

Если он и косил глаза на зеркало заднего вида, видеть мог только мой контур.

— Откуда ему взяться? — ответил он.

— Наклонись вперед, — приказал я и ощупал его подмышки, пошарил за поясом и на бедрах. Действительно, не было. А жаль, пушкой разжиться хотелось бы.

Полчаса дремы придали мне сил.

— Так и ехать? — спросил он.

— Так и ехать. К гостинице «Турист». Знаешь где?

Он кивнул.

— У тебя есть деньги?

— Есть.

— Где лежат?

— Бумажник в нагрудном кармане пиджака. Документы оставь…

— Оставлю…

Он сделал попытку захвата правой, когда я завис над его плечом, запуская руку под кожаную меховую куртку. И напрасно, потому что я ждал нападения. В конце концов, он сам нарывался на силовое решение.

Вывернув ему шею, я тычком сбросил рукоять передач на нейтралку и, перекинув руку на обмякшее колено водителя, уткнул его ступню в педаль тормоза и надавил. Худо-бедно замедляя ход, «Додж-Рамчарджер» крутанулся, и я, будто с карусели, обозрел окрестности вокруг шоссе — далекие, едва выделявшиеся на снегу домишки, слабые огоньки фонарей на столбах и затем лас-вегасские всполохи Астаны.

Мои «Раймон-Вэйл» показывали шестой час утра.

Я не приметил поста дорожно-полицейской службы по пути на аэродром из города. Останавливать для проверки, хотя бы документов, меня, по всей вероятности, некому. В любом случае, в пешем строю я окажусь и приметным, и подозрительным в этот час и в этом месте.

Шоссе и город оставались пустынными. Пара машин и три или четыре зябко сутулившихся прохожих — вот и все, кому попался на пути к гостинице «Турист» трепаный «Додж-Рамчарджер 150 AW». Я оставил внедорожник с его омертвелым владельцем в начале улицы Бейбитшилик, на углу, с видом на запорошенные метелью профили трех гранитных мудрецов, символизирующих неведомые мне демократические традиции степей.

Я загасил габаритные огни машины, поставил её на ручник, выключил двигатель и вложил в карман меховой кожаной куртки завалившегося на пол водителя ключи зажигания от угнанной вазовской «шестерки».

Метель расходилась не на шутку. Учащая шаг в сторону гостиницы «Турист», видневшейся над крышей похожего на барскую усадьбу здания столичного акимата, я подумал, что к рассвету, наверное, потеплеет. Интересно, вылезла Ляззат уже из нагретой постели или нет?