Собственные работы Го Си сохраняют тот же живой образ природы как идеи, как выражения мысли. Он был художником при дворе императора Шэньцзуна и прославился тем, что создал настенные росписи, впоследствии уничтоженные, в столице Бяньцзин (ныне Кайфын) Северной империи Сун[225]. Одна из уцелевших его картин, вертикальный свиток, демонстрирует его представление о природе: это пустынный ландшафт ранней весной, изначально находившийся в одной из дворцовых комнат для императорского увеселения[226]. Это воображаемый пейзаж, где камни, горы и деревья кажутся призрачными видениями в плывущем тумане. Мазки Го Си свободны, тушь ложится размытыми пятнами, изображая атмосферную глубину, кроме того, художник применяет особый крюкообразный штрих, называемый «клешня краба», изображая голые ветви деревьев, цепляющихся за горный склон. С одной стороны видна группа одиноко стоящих монастырских построек, от которых спускается водопад; с другой — странная, извилистая долина, исчезающая в тумане. То тут, то там на дальних тропинках снуют крохотные фигурки людей. Неясно, какое это время дня. Повсюду равномерный свет, без теней. Китайские художники не слишком заботились о том, чтобы показать игру природного света или использовать различные тона, в их живописи предметы не имеют собственных теней[227].

Го Си. Ранняя весна. Вертикальный свиток. Около 1072. Тушь, краска, шелк. 158,3 × 108 см

Куда важнее была сама идея природы, настроения пейзажа, и художники прикладывали не меньше старания в написании трактатов и описаний этого настроения, чем стремились уловить его в рисунке тушью по шелку. Художник и музыкант IV века Цзун Бин в одном из древнейших трактатов о пейзажной живописи писал, что такая живопись должна представлять собой воображаемое путешествие по горам и водам, вследствие чего сочетание шань-шуй, то есть «горы и воды», стало синонимом ландшафтной живописи. Хотя источником такого воображаемого путешествия могла быть религиозная мысль, невозможно сказать, как именно оно зарождалось. «Пейзажи отражают красоту Дао в своих формах», — писал со свойственной ему расплывчатостью Цзун Бин, ссылаясь на принципы даосизма — древней системы мистических верований, которая рассматривала мысль и природу как часть более широкого космологического континуума[228]. В отличие от своих западных коллег, стремившихся как можно точнее передать природу на страницах манускриптов или маслом по дереву, сообразно своему ученому статусу, китайские художники не считали своей обязанностью точно передавать увиденное: живописуя горы и воды, они больше полагались на память и мастерство, на виртуозное владение кистью. Как однажды заметил поэт, философ и художник X века Су Ши, «каждый, кто говорит о живописи как о подобии, заслуживает того, чтобы его считали ребенком»[229].

Если живопись периода Северный Сун можно назвать героической, поэзия картин, которые писали художники эпохи Южный Сун, после того как императорский двор был вынужден переехать на юг, в Ханчжоу, была более спокойной, располагающей к медленному созерцанию. Художники создавали образы пустоты и молчания — тех хрупких вещей, которые исчезают, кажется, от одного только внимания к ним[230]. Небольшое квадратное шелковое полотно, выполненное Ся Гуем, одним из наиболее типичных представителей художников этого периода, изображает темные силуэты деревьев, нависших над озером, и крохотные очертания человека, идущего через мост к причаленной лодке. Размытые пятна туши на заднем плане обозначают горную цепь и сырой, промозглый туман: обычная погода в обычный день. В работах Ся Гуя, так же как на картинах его современника, Ма Юаня, неокрашенный шелковый или бумажный фон становятся частью изображения, представляясь то туманом, то водяным паром, то дымкой или просто чистым воздухом. Эта школа живописи, получившая название по именам художников Ма-Ся, наделяет пейзажные образы особой медитативностью, ставшей символом китайской живописи за пределами Китая: момент молчаливого благоговения перед спокойствием озера или простотой зимнего пейзажа, где всё вокруг укрыто покрывалом из снега…

Кроме того, эти картины представляли новые принципы буддизма, так называемого учения чань (впоследствии на его основе возник дзен-буддизм в Японии), отличные от тех, что были выражены в пышных пещерных росписях Дуньхуана. Чань-буддистские идеалы пустоты и медитации были объединены в работах художников-монахов из чаньских монастырей, которые писали природу так же, как писали ее во времена Ван Вэя, когда суть любой вещи — животного, растения или пейзажа — передавалась несколькими простыми штрихами, достигая такого сближения живописи и письма, какого не было со времен древнейшей пиктографической письменности в Китае. Художники чань, художники-эрудиты, работали в монастырях, расположенных на холмах в окрестностях Ханчжоу, и создавали спонтанные рисунки тушью, большинство из которых позднее было утрачено: только работы художника-монаха XIII века Му Ци дошли до нас в больших количествах, поскольку хранились в японских буддистских храмах. Му Ци, с его нарочито зыбкой, расплывчатой, мягкой манерой письма, гораздо лучше удавалось передать природу, чем другим художникам эпохи; на одной из его самых известных работ самка обезьяны и ее детеныш сидят на ветках дерева со свисающей листвой и со спокойным любопытством смотрят на зрителя.

Ся Гуй. Пейзаж. XIII в. Тушь, краска, шелк. 22,5 × 25,4 см

Однако спокойная медитативность в китайской живописи продлилась не долго. В 1270-х годах, а именно после того как в 1276 году был взят Ханчжоу, монгольское нашествие с севера положило конец династии Сун и начался период иноземного владычества династии Юань. При ней Китай оказался в одной из самых больших империй в истории — Монгольской империи, которая простиралась на запад до территории современной Венгрии. В центре империи был город Шанду (нынешний Долон-Нур, во Внутренней Монголии) и знаменитый дворец, построенный Хубилай-ханом, внуком первого монгольского завоевателя, Чингисхана. Для китайских художников, которых нанимали расписывать комнаты «фигурами людей, зверей и птиц, а также разнообразными деревьями и цветами», как впоследствии вспоминал Марко Поло, описывая дворец в Ксанаду (как он его называл), монголы были крупнейшими заказчиками, так же как и для персидских художников. Однако перед остальными, в особенности перед художниками-эрудитами, вставала дилемма: служить ли новым правителям или удалиться от двора, найдя утешение в природе, у реки Янцзы.

Знаменитый каллиграф, поэт и художник Чжао Мэн-фу, вероятно, понимая свое положение как потомка императорской фамилии Сун, пришел на службу к Хубилай-хану простым чиновником при его дворе в Даду{21}. Он сделал головокружительную карьеру на государственной должности, оставаясь при этом пейзажистом, однако ему приходилось тратить много времени на изображение лошадей и всадников — излюбленный сюжет монголов-кочевников.

Другие удалились на покой, пойдя тем же путем, который еще пятьсот лет назад проложил Ван Вэй, еще глубже посвятив себя совершенствованию техники утонченного письма, чтобы передать свое обостренное восприятие природы. Они обрабатывали свои небольшие земельные наделы, играли на