Буква «А» виделась похожей на длинноногую цаплю, «Б» напоминала пузатую белку с загнутым над головой хвостом. Противная «В», как выдра, норовила ускользнуть в конец алфавита, а буква «С» хрюкала свиным пятачком.

От расстройства, что она никак не может освоить грамоту, Анюта даже поплакала, найдя укромный уголок в кладовой. Постепенно успокаиваясь, она принялась читать молитву Богородице, горячо прося Заступницу Небесную не оставить её без помощи, и вразумить, и защитить, и ниспослать терпения в такой тяжкой напасти, как грамота.

После молитвы стало чуть полегче, и Аня надумала выпросить у бабы Кати бумажную иконку и тайком пристроить её в горнице. Авось хозяин не заметит, а дом всё же будет под святой защитой.

Икон в доме Алексея Ильича не было. Годом раньше для Ани была бы чудовищной мысль, что в чьём-то доме нет ни одной иконы, даже самой маленькой. Но прошлой зимой в Дроновку приехал уполномоченный из Краевого комитета бедноты с тремя солдатами. Ударом колокола он собрал сельчан перед церковью и заявил, потряхивая зажатым в руке пистолетом:

– Бога нет!

– Как нет? – ахнули сельчане.

А бабы от таких богохульных слов даже уши закрыли.

– Так, нет! – напрягая голосовые связки, выкрикнул уполномоченный. – Если бы ваш Бог был, он бы поразил меня ударом грома. А вот он я! Весёлый и здоровый, стою как ни в чём ни бывало.

Рыжий кузнец дядя Ерёма, одной левой сгибавший подковы, закраснел лицом и, выпростав руки из-под фартука, рявкнул:

– Я тебя и без небесного грома поражу так, что не встанешь!

– Правильно! Гнать богохульников! – заволновался народ. Но по бокам от дяди Ерёмы тотчас встали два красноармейца с винтовками, и народ замолчал.

– Постановлением советского правительства приказано изъять из храмов все церковные ценности в пользу голодающих, – начал вещать уполномоченный. – Данной мне властью всех, кто станет препятствовать, мне надлежит арестовать. Один враг трудового народа у нас уже имеется. Он кивнул головой, и солдат вывел из церкви отца Вассиана.

– Не отдадим нашего батюшку! Биться будем! – заголосили бабы.

Но отец Вассиан поднял вверх обе руки, призывая к тишине, и негромко сказал:

– Благословляю вас не сопротивляться власти. Патриарх Тихон повелел не препятствовать, но и не помогать. А кто захочет присвоить святыни, пусть войдёт в храм и возьмёт их сам.

Толпа молчаливо колыхнулась, и Ане показалось, что люди хотят взяться за руки, но тут из кучки молодёжи поодаль отделился Ванька Задорожный и лихо присвистнул:

– Товарищ уполномоченный, наша комбедовская ячейка завсегда с радостью поможет большевистской партии.

К Ваньке подскочила Фимка Портнихина, которая давно набивалась к нему в невесты, и застрекотала, как швейная машинка её матери:

– Мы, комсомолисты! Бога нет! Порушим церкви! Светлой дорогой пойдём в будущее!

– Где и слов-то таких нахваталась? – осуждающе прошипела Ане на ухо баба Катя и, поджав губы, покосилась на Фимкину мать, от которой отодвинулись все соседи, и она стояла одна, в образовавшемся вокруг неё круге, словно кочка посреди болота.

– Да я! Я! – продолжала верещать Фимка. – Даю обязательство все иконы в доме своими руками покидать в огонь, а сейчас, а ну, парни, за мной! Поможем товарищам из крайкома.

Молча, недвижимо стояли сельчане, глядя, как парни из комитета бедноты выносят из церквушки старинные иконы в золочёных окладах. Они бы и рады скрутить головы разорителям, да батюшка Вассиан не велел, а кроме того, красноармейцы, что кузнецу пригрозили, навели винтовки прямо в толпу и всё время, пока грузились телеги, простояли держа людей на мушке. А один раз, когда в отчаянном мычании зашлась убогая Матрёнушка, даже выстрелили поверх голов.

– Ну вот, ваш Бог никого не покарал, – довольно сказал уполномоченный, махом вскакивая на коня. – Иерея вашего мы забираем для разбирательства, а комсомольцам даю партийный наказ ликвидировать в селе поповское мракобесие и наладить безбожие.

Всю ночь после ареста отца Вассиана и разграбления храма Дроновка не спала: мужики пили горькую, бабы выли, а за околицей горел костёр, куда комбедчики бросали свои родовые иконы, вытащенные из домов.

Фимку мать выгнала из дома, и она перебралась в покосившуюся избу Ваньки Задорожного, а в селе появились первые хозяева, в чьих домах совсем не было икон. Через год отсутствие икон в избе уже никого не удивляло. В стране набирала обороты антирелигиозная пропаганда.

«Наверное, Алексей Ильич тоже сжёг свои иконы, – подумала Аня, и от мысли, что она вынуждена прислуживать такому человеку, по хребту побежал неприятный холодок. – Хотя что взять с каторжника. Буду молчать и терпеть, авось он одумается, а Богородица меня не оставит. Только бы снова не учить не поддающиеся разуму буквы».

Но учиться ей пришлось. Алексей Ильич оказался человеком упорным.

Неделю он на неё орал, стучал кулаком по столу, но к воскресенью Аня сумела сама сложить буквы в слоги и прочитать первые слова, чётким почерком выведенные на бумаге: «Ма-ша ма-ла. У Са-ши бу-сы».

* * *

По ночам Дикий Барин выл. Не так, как воют люди, потерявшие близкого, и не так, как воют от страшной боли, зажимая ладонью рваную рану. Алексей Ильич выл как собака по покойнику: тонко, страшно, монотонно. Аня обнаружила это на десятый день, когда, вынырнув из сна, услышала тихий шлепок входной двери.

Сперва она подумала, что это вышел Нгуги, но он тихо посапывал на печи, перемежая дыхание с невнятным бормотанием.

«Значит, хозяин», – сонно подумала Аня, приготовившись услышать, как дверь снова хлопнет. Но он не возвращался, и это долгое отсутствие вызывало беспокойство. А ну как Алексей Ильич свалился в беспамятстве и лежит в сугробе или, чего доброго, сам творит лихое дело? Ведь взялась же у них откуда-то полная кладовая съестных припасов?

Бесшумно соскользнув с лавки, Аня сунула ноги в валенки с обрезанными голенищами, которые выдал ей Нгуги, накинула тулупчик и вышла на порог. В лицо кинуло горсть ледяной крупы.

Окинув взглядом двор и не найдя никаких следов хозяина, Анютка подбежала к воротам и сразу заметила тонкую тропку, пробитую в снегу. Петляя вокруг кустов, стёжка спускалась вниз к реке, туда, где бессонно колотил свои воды о камни порог Керста.

Не думая о последствиях и поёживаясь от охватившего ноги холода, Аня побежала по тропе, щедро черпая в опорки свежевыпавший снег. Сразу за домом тропа обрывалась, резко уходя под гору. Порыв ветра, дохнувший сыростью, донёс до Ани тонкий вой, леденящий душу. Она взглянула в направлении звука и сразу увидела хозяина. Он стоял почти рядом, вытянувшись в струнку и подавшись вперёд, словно собирался петь песню. Но