– Скоро к работорговцам стали приходить покупатели, – спокойно продолжил Нгуги, словно рассказывал о покупке мешка картошки. – Меня купили на табачную плантацию. Скажу тебе так: русская каторга по сравнению с работой на табачной плантации – сладкий рай. Мелкие семена табака, похожие на придорожную пыль, мы высаживали в специальные ящики, которые прятали под навес, чтобы их не спалило слишком яркое солнце. Когда рассада проклёвывалась, мы высаживали её в землю и совсем скоро наступало время сбора табака. День и ночь, не разгибая спины, рабы собирали табак в огромные корзины и носили его на сушку. Там, отравляя несчастных крепким запахом, листья сушились для того, чтобы отправиться в Европу или Россию. – Нгуги сделал паузу и с чувством добавил: – Если бы неумные люди знали, какой яд они впускают в своё тело, они никогда не взяли бы в рот то, что белые называют «сигара» или «папироса»! Нашим плантатором был англичанин, мистер Смит, мы называли его масса Смит. Он строго-настрого запретил рабам разговаривать на родном языке, а поскольку чернокожие любят поговорить, то совсем скоро мы хорошо выучили английский язык. Я особенно преуспел в этом, и масса Смит взял меня к себе в услужение. Я проработал в его доме целых пять лет. До тех пор пока меня не выиграл в карты один русский моряк, капитан торгового судна господин Грушин.

Услышав про новую игру, о которой она ничего не знает, Аня не удержалась от вопроса:

– Как это «в карты»? Расскажи! У нас в деревне нет такой игры.

– Нечего рассказывать, – махнул рукой Нгуги. – Игроки бросают друг другу бумажки с нарисованными картинами, у кого картинка красивее, тот и выиграл. Некоторым так нравится эта игра, что они проигрывают деньги, дома и даже свои семьи.

– Чудны дела людские, – перекрестилась Анюта, возмутившись таким непотребством, – какого только безобразия люди не выдумают!

– Именно так, – поддержал её Нгуги, но тут же широко улыбнулся, – хотя мне этот обычай пошёл на пользу. Если бы не он, то я, наверное, так и жил бы там в Бразилии. Если бы уже не умер, – добавил он тихим голосом.

– И меня бы не узнал! – подхватила Аня.

– Твоя правда! Смотри, – Нгуги протянул руку и указал на замаячившие впереди избы Олунца, – подъезжаем! Что случилось дальше – расскажу на обратном пути.

* * *

Олунец! Сказочный город, в котором довелось побывать многим счастливцам из Дроновки!

Привстав на сиденье саней, Аня наблюдала, как проплывают мимо саней двухэтажные дома, высокая пожарная башня, красивый перильчатый мост через неширокую, но бурную речку.

Сумерки уже сгустились, и на фоне чуть розоватого неба тёмной махиной выделялись пять куполов Успенского собора, в проулок близ которого Нгуги уверенно направил лошадь.

Подъехав к кирпичному зданию бывшего пансиона для девиц баронессы фон Гук, санная повозка остановилась.

– Нам сюда, – объяснил Нгуги. – Сейчас получим паёк, и домой.

Прищуриваясь от напряжения и шевеля губами, Анюта прочитала название, написанное на доске над входом: «Губернский комитет ВКП(б)».

Что такое комитет ВКП(б) она знала хорошо. В их Дроновку частенько наведывались заезжие уполномоченные и комиссары, для того чтобы конфисковать излишки продовольствия. В синих смешных портках, называвшихся «галифе», и с револьверами в руках уполномоченные собирали людей перед церковью, каждый раз талдыча одно и то же о народной революции, о земле крестьянам и хлебе для голодных. И каждый раз после их отъезда в Дроновке стоял плач – то утирали слёзы обобранные крестьяне, не чающие, как жить дальше.

«Интересно, что Нгуги здесь надо? – едва успела удивиться Аня, как её спутник легко выпрыгнул из саней и решительно взялся за ручку двери.

– А, товарищ Нгуги! Заходи! – панибратски поприветствовал его часовой, пропуская в помещение.

С каждой минутой Ане становилось всё интереснее. Что за человек такой, этот Нгуги?

Она думала, что он бывший раб и каторжник, – жалела его. А теперь он, оказывается, ещё и член партии, которая грабит крестьянские закрома?

Поскольку часовой выразительно показал Ане рукой на вход, она послушно кивнула и последовала за Нгуги, который дожидался её внутри.

Увидев просторный вестибюль с широкой лестницей и огромным зеркалом на площадке между лестничными пролётами, Аня мысленно ахнула.

Прежде она никогда не видела себя в полный рост, поэтому невольно замедлила шаг и придирчиво осмотрела нескладную девочку в сидящем колом тулупе, вязаном платке, сбившемся набок, и серых валенках. Девчоночье лицо Ане решительно не понравилось: щёки круглые, нос картошкой, а глаза могли бы быть и побольше – одним словом, не красавица, как дроновская соседка Ленка из Петрова дома. На миг Анюта представила, скольких девушек на своём веку отразило это зеркало, и хоть одну из них наверняка звали Аней.

Сопровождающий красноармеец выразительно кашлянул в кулак, заставив Аню покраснеть от стыда за своё кокетство. Баба Катя точно закатила бы ей подзатыльник, чтоб не пялилась без толку, куда не надобно. И правильно.

Она поспешила за Нгуги и скоро догнала его у дверей в небольшую комнату, освещённую яркой керосиновой лампой. Её свет расплывчатым кругом отражался от оконного стекла за спиной мужчины в военной форме, который вольготно сидел за массивным письменным столом.

Остановившись напротив стола, Нгуги сдержанно поклонился:

– Доброй ночи, товарищ Машкин. Приехал за пайком для товарища Свешникова.

– Вижу, вижу! – сидевший поднялся и крепко пожал Нгуги протянутую руку, вскользь покосившись на Аню: – Кто такая?

– Сирота из Дроновки. У нас теперь живёт.

– Ох, добрая душа, наш дорогой Алексей Ильич, сразу видно, большевик старой закалки. Крепкий, можно сказать, орешек! – похвалил хозяин кабинета, тяжело отваливаясь на стул.

– Сейчас выпишу вам ордерок на продукты, и можете идти к коменданту получать свою норму. Могу порадовать: решением Центрального комитета партии старым большевикам паёк увеличен.

Пальцы товарища Машкина безошибочно выхватили листок из кипы бумаг на столе, но прикоснуться к перу не успели, потому что дверь с шумом отворилась и в кабинет ввалился широкоплечий кудрявый мужчина с удивлённо приподнятыми бровями.

– Кого я вижу?! Товарищ Машкин! Какими судьбами?!

Новый гость вытащил из-за стола подрастерявшегося Машкина и принялся радостно шлёпать его ладонями по плечам, восклицая:

– Жив! Жив! Старый чёрт! А помнишь, как мы с тобой на Перекопе целую ночь самогон пили?

На какой-то миг лицо Машкина перекосила гримаса, и Ане показалось, что он действительно похож на чёрта со старой иконы Страшного суда в Дроновской церкви.

Машкин вырвался из крепких объятий вошедшего и утёр выкатившуюся слезинку:

– Товарищ Цветков? Леонид? Не верю своим глазам! Я думал твой отряд порубили белогвардейцы.

Тот, кого назвали Цветковым, беспечно