жизненный нерв конфедерации. Она, правда, продолжала еще существовать, даже на короткое время расширилась, но у неё уменьшилась возможность влиять на короля, угрожая его особе. Вскоре последнее мигание пламени мятежа было совершенно залито волной общественного негодования, поднявшейся как в Швеции, так и в Финляндии.

Бессмысленная и преступная затея не могла, конечно, рассчитывать на прочный успех: здравый смысл и патриотизм должны были восторжествовать. Сами аньяльцы, чувствуя, что почва ускользала из-под ног, прибегли к насилию, подлогам и обманам. Даже своему королю они сообщили неправильное извлечение из ответа Императрицы. Они писали, что Императрица с радостью готова была заключить мир и прекратить все неприязненности. Впоследствии их извлечение попалось в руки гр. Безбородко, и он, читая его, красным карандашом отметил эти места и дважды написал: «солгано», «все солгано».

Отправив к королю свое извращенное извлечение из ответа Императрицы, аньяльцы сделали еще одну попытку оправдаться и приобрести союзников. Они составили новый документ, известный под именем «авертисмента». В нем они, вновь, скрыв действительный смысл письма Императрицы, рассказали о предпринятых шагах, объяснили цель своих стремлений, заклинали всех патриотов, во имя отечества, присоединиться к ним и настаивать на созыве риксдага и восстановлении мира. Авертисмент был подписан 43 офицерами из аньяльского отряда и с большой поспешностью разослан в остальные части армии, а также в шхерный и корабельный флот. Среди полков, расположенных в Нюландии, одновременно циркулировало другое извещение, также настаивавшее на мире и риксдаге. Желание риксдага объединило громадное большинство офицеров; среди них едва отыскалось несколько смельчаков, дерзнувших обособиться и остаться в стороне от общего движения. Известно, что Каульбарс открыто и смело порицал заговорщиков, а также воспретил своим подчиненным посещение их заседаний. В Саволаксе ходила по рукам декларация иного типа. Она говорила о почтении королю, о любви к отечеству и содействии общему благу. Его подписали преимущественно офицеры Карельского драгунского полка. В виду же того, что она состояла из одних общих фраз, ее не затруднились подписать даже самые завзятые аньяльцы, вроде Йегергорна, Клика и др. Успеха она тем не менее не имела.

Что же касается авертисмента, то историк аньяльского союза, проф. Тигерстедт, утверждает, что он повсюду производил сильное впечатление.

Одновременно пробудилась старая дворянская вражда к королю. Неудовольствие, тлевшее со времени переворота 1772 г., вспыхнуло злобным огнем. Аристократия еще раз выступила на борьбу с королевской властью, горячо приветствуя авертисмент. Дворяне громко одобряли поведение офицеров, называли их опорой отечества и защитниками свободы. Дело не обошлось, кажется, без некоторого содействия австрийского министра Стадиона, который, после гр. Разумовского, служил звеном между шведской оппозицией и Россией. Вообще Швеция переживала печальный период, когда упадок высшего её сословия дошел до того, что наиболее позорные его представители задавали пиры, при получении известий о поражении шведов русскими, и одевали траур, узнав о победах своих соотечественников. Среди шведов нашлась тогда столь недостойная партия, которая пыталась подорвать государственный кредит своей родины, дабы лишить ее возможности воевать с Россией. Эта же партия раздувала недоверие народа к выпущенным во время войны ассигнациям.

Даже честный и преданный королю граф Стедингк предлагал задобрить финляндцев разными льготами и уступками по сбору недоимок, по отмене винной регалии и т. п.

По поводу авертисмента, аристократия составила особую декларацию, в которой поддерживала и развивала мысли аньяльцев, выставив в заключении ряд требований. Они добивались мира с Россией, созыва сословий, перемирия с Данией и возвращения армии к обычным стоянкам. «На законную защиту, — писали они, — мы готовы жертвовать последнюю каплю крови. Вмешиваться в чужие правительственные дела намерения не имеем так же, как не имеем в виду устраивать революций, которые разрушают трон и чаще кровью и озлоблением ищут частной мести, чем общего блага».

«Мы имеем в виду, — значится далее в декларации, — возвратить силу закона, власть — королю, попранные права — сословиям, мы желаем свободы, славы и чести, при строжайшем соблюдении закона... «Пусть тот из нас будет бесчестным человеком, кто отступится от этого намерения, и да будет опозорено имя того, кто изменит сему товариществу, которое мы скрепляем во имя Св. Троицы. Господь да поможет нам».

Среди влиятельных лиц Швеции не все одобряли аньяльцев. Когда они обратились, например, за содействием к Ферзену, то он отказался от каких-либо сношений с ними, заявив, что «находит предприятие финских начальников противным законам и военным уставам, преступным, предпринятым и приведенным в исполнение без малейшего здравого смысла».

Правительство Екатерины II не переценило значения событий в Аньяла и Пикала. Оно приняло их во внимание, уведомило Спренгпортена о непослушании финских офицеров (28 июля 1798 г. у Храповицкого), спокойнее отнеслось к нашествию Густава, понимая, что бунтовавшие финские войска в известной мере помешают дальнейшему наступлению шведов. В конечном выводе Императрица остановилась на том, что будет вести переговоры с противной стороной лишь тогда, когда она уйдет из русских пределов.

15-26 августа 1788 г. Густав III в Гельсингфорсе назначил главнокомандующим войск, сосредоточенных в Финляндии, своего брата, герцога Карла Зюдерманландского, приказав ему не внимать никаким представлениям о созыве риксдага, не очищать занятой части русской территории и не заключать с Россией перемирия. Густав уехал в Швецию. Из писем короля можно заключить, что герцог разделял в то время его воззрения и признавал необходимым отклонить всякие попытки армии вмешиваться в государственные дела.

Герцог Карл временно держал себя загадочно. Приближенные к нему лица примыкали к оппозиции. Он, подобно своему брату-королю, не отличался устойчивостью воззрений, всегда хитрил и применялся к обстоятельствам. Отношения его к королю нельзя признать хорошими. Он часто и злобно осуждал правление и поступки Густава. Карл не был равнодушен к блеску престола, но его честолюбие не желало встретить значительных препятствий по пути к власти и он предпочел бы увидеть корону, положенной к его ногам так, чтобы ему осталось только нагнуться и поднять ее. Герцогу Карлу казалось, что представился случай приблизиться к трону: недовольство действиями короля высказывалось открыто, а армия находилась в его руках. Но Карл Зюдерманландский своих намерений не обнаруживал. Зная, однако, его колеблющийся характер, в армии не сомневались, что сильное давление склонит его в любую сторону. По прибытии к войскам, герцог Карл вскоре перенес свою главную квартиру в Ловизу, что служило для многих предзнаменованием очищения занятой русской территории.

В лагере преступная деятельность группы офицеров не прекращалась. Они выезжали к русским и переговаривались с ними; они целыми днями «играли в бостон и занимались политикой тайно и тонко». Хотя продовольствие подвозилось ежедневно, офицеры подстрекали солдат, — на случай, если герцог