будет раскрашивать их, — жаловаться на всякие недостатки. Совещания о том, каким способом лучше добиться риксдага продолжались. При таких условиях приверженцам Спренгтпортена не трудно было влиять на нерешительных и продолжать свою темную работу. Трусы, желавшие во что бы то ни стало прекращения войны, естественно примкнули к «патриотам».

Очень скоро обстоятельства побудили герцога Карла снять маску. В разговоре, который он имел с полковником Анкарсвердом, пользовавшимся в Финляндии большим уважением, герцог сначала держался гордо и строго; но, встретившись с сильной волей и глубоким убеждением собеседника, герцог скоро понизил тон. Анкарсверд принадлежал к числу недовольных, но, тем не менее, вел себя законно и тактично. Он не желал иметь каких-либо сношений с аньяльцами и советовал армии беспрекословное повиновение. Но вместе с тем он признавал необходимость созыва риксдага, и для этого настаивал на перемирии. Герцог склонился к его мнению и даже предложил полковнику, вместе с офицерами флота, подать прошение о риксдаге, выразив готовность вести также переговоры о перемирии.

Прошла лишь неделя со дня прибытия герцога Карла к армии. К нему в Ловизу явилась аньяльская депутация. Герцог отказался принять ее; но порознь подолгу и ласково беседовал с каждым её членом, причем не преминул указать, что его воззрения сходятся со взглядами армии, и что им будет сделано все, чтобы содействовать осуществлению целей патриотов.

И действительно, в тот же день (3 сент. — 23 авг.) он написал королю письмо, в котором, обрисовав печальное положение армии, недостаток в жизненных припасах и общее недовольство среди офицеров и солдат, умолял Густава потушить недовольствие созывом риксдага и заключением мира с могущественным соседом. Ответа не последовало. Король стал уже сознавать необходимость риксдага, но не желал связывать своих действий какими-либо обещаниями, данными к тому же бунтующим подданным, а оставил за собой право свободного определения подходящего момента.

В этот период для мутивших патриотов заключение перемирия имело большее значение, чем созвание представителей сословий. Перемирие развязывало им руки и давало возможность заняться одними внутренними делами. Приверженцы Спренгтпортена для своих темных целей также охотнее клонили к перемирию. Таким образом, герцог оказался под двойным воздействием. Предварительным условием перемирия со стороны русских ставилось немедленное очищение «незаконно занятого» Гегфорса.

В виду указанной группировки обстоятельств, в лагере шведов шла усиленная работа, направленная к достижению мира или перемирия. Мира, в сущности, желали все, но обе воюющие стороны одинаково старательно отклоняли от себя инициативу в этом деле. Зато особенно усердно подталкивали друг друга разными намеками и замаскированными приемами. Едва в июне 1788 г. начались военные действия, как Екатерина писала князю Потемкину: «Из Берлина есть известие, будто король прусский хочет вступить в медиацию между нами и шведами; я от сего не прочь, лишь бы кондиции были не постыдные». В июне Выборгский губернатор Гюнцель вступил в переписку с обер-камер-юнкером Г. М. Армфельтом. Последний, заявив себя противником войны, предлагал свои услуги для заключения мира. «Сие должно учинить немедленно. Средства к этому должны быть скрытны, но сильны».

26 июля 1788 г. в дневнике Храповицкого отмечено: «Гр. Сегюру препоручено, обще с французским министром в Стокгольме, стараться о примирении нас со шведами».

28 июля 1788 г. Г. М. Армфельт просил начать переговоры о размене пленных, при этом король приказал ему написать, что «сие самое может послужить первым шагом к мирным переговорам». Мало того; теперь известно, что это письмо, отправленное Г. М. Армфельтом князю Лобанову-Ростовскому (командиру Псковского полка), было составлено королем. Он внушал Г. М. Армфельту написать, что «злые духи посеяли раздор между родственниками, лично привязанными друг к другу», что надо дать «щелчок графу Разумовскому»... и т. п. Он пел гимн великодушию Императрицы, и уверял, что, несмотря на военные обстоятельства, сохранил к ней чувство уважения и почитания, что союз и доброе соглашение с нею во все времена были предметом его горячих желаний. После подобных предварительных переписок, наш вице-канцлер Остерман предположил, что король сам вступил в сношение с Императрицей, а потому в Петербурге решили пока «в переговоры не входить». С одной стороны опасались «вероломного» короля, а с другой — нельзя было покинуть союзной нам Дании. «Все же переговоры твердые с вероломцем» трудно было поставить, а главное — «полубешенные кондиции» нельзя было принять.

Если Россия с своей стороны тревожно оглядывалась по сторонам и думала о мире, то причиной тому было её крайне серьезное положение. Императрица ожидала всеобщей войны, боясь разрыва с Англией и Пруссией, так как они «приняли на себя вид повелителей вселенной». Россия боролась с Турцией. За последнюю вступилась Швеция, а Англия и Пруссия, не желая гибели Густава, стали угрожать Дании, находившейся в союзе с Россией. Наш Государственный Совет признал их поведение «непростительным». Запад ревниво следил за Россией, опасаясь её дальнейшего роста. Во время нападения Швеции, Россия на севере не имела достаточного войска. Приходилось опасаться за Петербург, за русскую Финляндию и за Прибалтийские провинции, на восстание коих Густав возлагал немалые надежды. Узнав о тесном союзе Англии и Пруссии и об их интригах, Екатерина в раздражении сказала: «Буде два дурака не уймутся, то станем драться». В письмах к кн. Потемкину она спрашивала его совета. Потемкин рекомендовал осторожность по отношению к Пруссии и даже советовал скорее примириться с шведским королем. А если «предпишут мне самые легонькие кондиции, как например: отдачу Финляндии, а может быть и Лифляндии — Швеции, Белоруссии — Польше, а по Самару-реку — туркам»?.. России было, следовательно, над чем призадуматься. Искренно или нет, но уже 19 авг. 1788 года король писал Стедингку из Кюменьгорода: «Никогда я не преклонюсь под иго Императрицы... Я предпочитаю быть уничтоженным своими подданными, чем побежденным иностранными врагами. Большие государства не так легко уничтожаются. Я говорю, как говорил Франц I: «Все пропало, кроме чести».

Новая серия попыток добиться мира связана с именами двух крупнейших личностей, находившихся при армиях: герцога Карла и Великого Кн. Павла Петровича. — На этот раз первые шаги делались шведами. Они хотели воспользоваться пребыванием Великого Князя на войне, и герцог надеялся личным свиданием достичь желаемого результата. В данном случае герцог Карл проявил очень мало дипломатической догадливости. Он должен был знать, что Павел Петрович не пользовался решительно никаким влиянием, и что Екатерина была не из тех, которая предоставила бы сыну исполнение влиятельного и значительного дела. Напротив, приняты были меры к тому, чтобы роль его на войне осталась совершенно пассивной и подчиненной. Кроме того, герцог крайне неудачно избрал Йегергорна для предварительной подготовки почвы: он успел уже запятнать себя