общего замысла стрит-артовского объекта, Андрей стал постоянно держать его на виду. Оно служило напоминанием, какими рамками ограничивать свою фантазию. Теперь оставалось лишь тосковать по своим устремлениям изображать многомерные пространства, телесные воплощения вселенского разума, собирательные символы расцвета цивилизаций, общность разных эпох в пределах единого ландшафта. Нередко новая работа Андрея оказывалась под стать афише какого‑нибудь пока не снятого фантастического фильма с очень непринужденным содержанием, в котором пафосно и сатирически обрисовывается или вселенское значение человеческой расы, или доблесть отряда супергероев.

Любой набор картин для целого объекта включал вместе с полотном, показывавшим общую структуру, 10–12 полотен, на которых раскрывались детали. У Андрея еще на ранней стадии работы возникла четкая идея относительно того, каким образом он соединит их содержание с картиной, передающей генеральный замысел. Он предполагал выстроить ассоциативные связи, которые – даже если зритель бегло ознакомится со всем рядом полотен – легко дадут понять, как именно несколько отдельных частей совместятся в единое. Например, на головном полотне присутствовало среди прочего изображение молнии. Ее же Андрей намеревался сделать мотивом одной из картин, посвященной части деталей целой работы. По его плану, молния на этой картине должна будет разными способами передавать мотив движения вещам, людям и явлениям: запускать вихри, вливать энергию в футуристические машины, указывать путь космическим странникам, разбрасывать осколки старого рухнувшего мира. Андрей находил такую символистику чересчур показной, вычурной и неточной, но все равно испытывал удовольствие от работы, потому что сопутствующие мыслительные поиски были ему по-своему интересны, по-своему новы. Он проникался воображаемыми идеями о разных изменениях, которые могли произойти с внешним миром, надумывал им как можно больше популистских атрибутов, которые обретали затем его силами максимально расцвеченный, гиперболизированный вид. Пересматривая уже завершенные работы, Андрей не находил в них ничего, за что мог бы упрекнуть себя. Никакого внутреннего торжества он не испытывал, но нацеленность продолжать работу в том же ключе утверждалась только сильнее.

Однажды в разгар работы к Андрею заглянул Макс. Пока рассматривал картины, говорил по телефону, обсуждая поставку офисной техники, и одновременно держал поднятым вверх большой палец свободной руки. Порой на его лице читалось недопонимание, и по характеру разговора, который он вел, нельзя было точно сказать, вызывали это недопонимание слова его собеседника или это была его реакция на картины. Лишь бросив Андрею перед уходом пылкое скоро я всё заберу, Макс однозначно дал понять, что претензий к его новым работам нет.

Андрей трудился очень усиленно, стремясь перебрать в рамках нового формата как можно больше разнообразных тем. Подвиги героев древности, странствия среди современных городских джунглей, высокотехнологичный дизайн интерьеров больших домов, романтика парового ретротранспорта. Любая следующая серия его работ не содержала в себе ни единого мотива, который перекликался бы с каким‑либо предыдущим. Часто он не понимал, откуда в его голове столько исходного материала для работы – словно до него доносились отзвуки событий, которые разворачивались не только в этом доме, но и в целом мире, отзвуки происходящего сейчас, уже случившегося давно и только готовящегося свершиться. Плодотворность ограничивало только конечное количество пустых холстов, бывших в его распоряжении. Впрочем, когда Андрей исчерпывал материалы для работы, он уже не чувствовал себя прерванным на полуслове: ему было нетрудно писать полотна мысленно, предполагая перенести их на холст позднее. Всем новым работам, жизнь которых Андрей поддерживал пока лишь силами воображения, он успешно придавал вид мнемоправил для их же запоминания, было несложно выводить в сознании максимально длинную галерею воображаемых картин. Одно из таких мнемоправил строилось, например, на надписи с одной картины, для букв которой он установил мысленную связь с первыми буквами названий разных архитектурных объектов: мост, обсерватория и так далее. В последовательности, соответствующей последовательности букв в этой надписи, он мысленно выстраивал эти архитектурные объекты на пока еще не начатом полотне. А когда ему приносили новые холсты, уже не так спешил приступать к новым картинам, как спешил прежде после вынужденных пауз в работе, по-настоящему увлекшись совершенствованием деятельности ума посредством оттачивания и фиксации новых художественных композиций перед внутренним взором.

Иногда Макса посещали интересные люди. Андрей внимательно слушал их разговоры с хозяином дома. В короткий срок у Макса побывали социолог, астроном и историк. Каждый раз Андрей сожалел, что он сам не общался с ними. Макс никогда не задавал таких вопросов, которые позволили бы раскрыть гостям их знания в самом обширном, занимательном, структурированном виде.

Наконец один из наведавшихся к Максу людей дошел и до комнаты, в которой обитал Андрей. Ему было интересно понаблюдать за работой небанального человеческого разума. По профессии он был архитектором искусственного интеллекта, носил имя Эдвард. На первый взгляд, создавал впечатление внимательного, но и расслабленного человека. Эдвард пришел к Андрею один, без Макса, хозяина дома отвлекли другие гости. Некоторое время Эдвард молча наблюдал за работой Андрея, потом наконец заговорил. Его голос был изрядно насыщен нотками иронии.

Э.: Ох, и стоит так стараться ради Максика? Мог бы работать с полуприкрытыми глазами, и все равно он был бы доволен тем, что появляется на выходе.

А.: Мне, как правило, непонятна его реакция на мои картины.

Э.: Обычно он бывает просто сконфужен, когда сталкивается с чем‑то, что никогда не смог бы сделать сам даже при самой тщательной подготовке. Его никогда не обескураживают высококомпетентные научные или политические высказывания, даже если ему нечего на них ответить: он уверен, если сам выделит время на изучение этих вопросов, непременно разберется в них лучше собеседника. А вот столь эффектно рисовать картины он никогда не сможет после какой угодно подготовки, и прекрасно это знает. Ему всегда неприятны напоминания, что в чем‑то его способности ограничены. Я в этом смысле ему особенно неприятен.

А.: И каким ты обладаешь талантом?

Э.: Не то что бы талантом… Есть у меня определенные знания, позволяющие изобретать вещи, от которых будет зависеть жизнь и поведение очень многих людей. Я архитектор искусственного интеллекта.

А.: Чем же ты будешь определять линии жизни и поведения людей? Развитие искусственного интеллекта – это что‑то, результат чего нам по силам предвидеть. Мы понимаем, в чем будет заключаться суть идеального искусственного интеллекта. Ты будешь развивать его или кто‑то другой – неважно. Как при этом изменится линия жизни и поведения людей – это часть планомерного движения человечества. На это ты не можешь влиять.

Э.: Что ж, тогда мне надо объяснить, в чем конкретно заключается моя работа. Я не только занимаюсь развитием искусственного интеллекта как такового. Я строю системы, которые выполняют свои задачи как благодаря работе искусственного интеллекта,