мать купила специально для этого кабинета, и краем глаза замечает рамку с распечаткой самого первого «подрыва». Это список всех женщин, которые учились в художественном колледже в Лондоне в течение трех лет на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий. Этот список, без всяких пояснений, в течение месяца всплывал на экранах мониторов у всех, кто вбивал в поисковик слово «Слейд»[31] (в том числе и у тех, кто искал информацию о старой рок-группе). Это было сделано потому, что мать Джордж прочитала биографию одного довольно известного художника рубежа столетий, и ей стало интересно — что же случилось с его женой, с которой художник познакомился еще в колледже. Она училась вместе с ним, но умерла совсем молодой, родив больше детей, чем ее тело смогло выносить (мать Джордж — феминистка). (Была.) До того как эта женщина умерла (разумеется, до), у нее была близкая подруга по имени Эдна, она училась там же. Причем Эдна считалась в колледже одной из самых талантливых.

Эдна вышла замуж за какого-то богача. Однажды этот богач вернулся домой, обнаружил краски и кисти Эдны на столе в столовой и велел ей убрать весь этот хлам.

Это было еще до рождения Генри. Джордж, ее мать и отец отдыхали в Саффолке, снимали коттедж. Мать читала ту книгу, и когда добралась до места, где речь шла об этом случае с Эдной, расплакалась прямо в саду. По крайней мере, так гласит семейная легенда. Джордж этого не помнит, но говорят, что ее мать металась, как сумасшедшая, по саду коттеджа, да так, что агентство, которое сдало им домик, позже прислало счет за разбитые горшки с растениями. Твоя мать — очень страстная натура, всякий раз говорил отец, пересказывая эту историю.

Как бы там ни было, а жизнь Эдны в конце концов сложилась не так уж плохо, потому что ее муж умер довольно рано, а сама она прожила лет до ста, много выставлялась в галереях, а в одной солидной газете ее даже назвали самым изобретательным живописцем Англии (хотя однажды у нее случился нервный срыв, а также был случай, когда в ее мастерскую попала бомба и уничтожила как саму мастерскую, так и множество работ).

Все это промелькнуло в голове Джордж в ту долю секунды, пока длились поворот маминого кресла к Эйч и слова:

Это — кабинет моей матери.

Круто, говорит Эйч.

Она берет листок, исписанный рукой матери, который лежит рядом на столе. Берет репродукцию, которая лежит поверх стопки бумаг. Джордж смотрит, что взяла Эйч.

Ей так понравилась эта картина, говорит Джордж, что мы аж в Италию летали, чтобы посмотреть на нее.

Это кто? спрашивает Эйч.

Не знаю, говорит Джордж. Просто какой-то человек. На стене. А вокруг — такое синее поле.

А кто художник? спрашивает Эйч.

Тоже не знаю, говорит Джордж.

Она смотрит на текст песни, написанный Эйч, который она собиралась перевести на латынь. Как будет на латыни «ДНК», Джордж понятия не имеет.

На мелодию «Wrecking Ball».[32]

(Куплет 1)

Герр Фридрих Мишер ее в гное отыскал / в 1869 году, / Роз Франклин увидела, а потом — Уотсон и Крик, / как две нити сплетаются в двойную спираль, / и был это 1953 год. / А в 1952-м — рентгенограмма. / Франклин до своего Нобеля не дожила. / Жизнь состоит не из одной, а из двух нитей.

(Припев)

Г — А-Т — Ц и ДНК, / вот она какая — дезоксирибонуклеиновая кислота. / Гуанин — аденин — тимин — цитозин! / Суперспираль — это два в одном! / По-о-о-зитив, / йеа, / и негатив!

(Куплет 2)

Растения, грибы, животные — / эукариоты. / Бактерии с археями — / прокариоты. / Только А и Т, или Г и Ц, / иначе никак. / Две длинные цепочки, трехчленные кодоны. / Всегда тебя хочу-у!

Эйч по-прежнему стоит, разглядывая картину, на которой изображен мужчина в лохмотьях.

Последняя строчка — это так, для ритма, говорит она. Пока получше что-нибудь не придумаю.

Она берет в руки репродукцию с мужчиной.

А когда это нарисовано, в какой период? спрашивает она.

Она из дворца, говорит Джордж. Если в «Images» вбить «палаццо в Ферраре» — мы в Ферраре его видели, то, наверно, найдешь.

Джордж снова возвращается к тексту песни.

Боюсь, что я только три-четыре строчки смогу перевести на латынь. Тут и без того много чего не по-английски.

Так начни с конца, говорит Эйч.

Она слегка улыбается, отводит глаза, поглядывает на картину с мужчиной в лохмотьях.

Единственная строчка, которая нам вообще не понадобится, — и ты хочешь, чтобы я перевела ее первой? спрашивает Джордж.

А мне просто интересно услышать, как это будет на латинском, говорит Эйч.

Она улыбается шире и по-прежнему отводит глаза. Она сидит на полу.

Ждет.

Ладно, говорит Джордж. Но можно я сначала у тебя кое-что спрошу?

Ага, говорит Эйч.

Это — гипотетично, говорит Джордж.

Гипотеза — это вроде такое, что под кожу колют? говорит Эйч. Я, помнится, падала в обморок всякий раз, как видела иголку…

Джордж встает с кресла матери и садится на полу напротив Эйч, тоже скрестив ноги.

А если я скажу, что мою мать, когда она была жива, мониторили? произносит она.

Это ты насчет здоровья или как? недоумевает Эйч. Или про диету?

Джордж понижает голос, потому что отец не любит, когда она об этом говорит, она сама себе это придумала для развлечения — а как ты думаешь, что я от этих слов чувствую, Джордж? Ну а ты это себе тоже придумываешь, чтобы отвлечься от мыслей о ее смерти. Она была как подросток. А ты и есть подросток. Ну посмотри на вещи трезво. Ни Интерпол, ни MI5, MI6 или MI7 твоя мать не интересовала. Он конкретно ее поучал, запрещал говорить об этом, а когда Джордж случалось обмолвиться, просто голову терял, хотя обычно был пристыженно ласковым, как почти все после потери близкого человека.

Эти люди, ну, ты понимаешь… Как по телевизору, поясняет Джордж. Только не совсем так, как по телевизору, — не было ни бомб, ни стрельбы, ни пыток, ничего такого, просто был себе человек. И была слежка за ним.

А, говорит Эйч. Вот, значит, как мониторили.

Если я такое скажу, говорит Джордж, ты будешь считать, что у меня галлюцинации, паранойя и что меня надо в больницу упрятать?

Эйч задумывается. Потом кивает.

Будешь считать? спрашивает Джордж.

Что ты не совсем от