бы командиром отделения не Костя, а кто-то другой, Володька, может, и не стал бы заводиться. Хорошо старшему лейтенанту — он в любом случае быстро решает, как поступить, и уже не знает сомнений. Или это только кажется? Он просто умеет их скрывать? Сказал же он однажды неожиданным, не командирским, голосом: «Я тут салажат воспитываю, дома с жинкой сплю, а все мои друзья с первого дня воюют. А мои рапорты начальство в сортир относит».

Думай не думай, все это не поможет решить, как быть с Володькой.

Карта не подвела. Высота 60/18 — крутобокий холм появился в том самом месте, где ему положено было находиться, и под его прикрытием ребята вышли на отводную дорогу, которая повела их обратно к шоссе. Сбоку виднелся большой двор, огороженный высоким глиняным забором, с колючей проволокой поверху и часовым у ворот. Но хоть забор был высокий, все равно внутри виднелись нефтяные резервуары, выкрашенные в цвет песка. Из ворот выехал ЗИС-5 и нагнал их. Костя поднял руку. Трехтонка остановилась. Поддерживая винтовку, он подбежал к кабине. Водитель за рулем был штатский.

— Товарищ шофер, подбросите нас до шоссе?

— Валяйте, солдаты. Только живо.

Этот Костин приказ — забраться в машину — обсуждать никто не стал. Шофер смотрел в заднее окошечко кабины, стекло в котором было выбито. Ехал он быстро, и в кузове приходилось держаться друг за друга, чтобы не вылететь.

А вот как бы все они — и он сам, и Володька тоже — вели себя, если бы в самом деле артобстрел? Костя хотел думать, что никто не побежал бы назад, падая и поднимаясь, ничего не видя перед собой в слепом ужасе. Хватило бы выдержки?

Как только выбрались на шоссе, Костя постучал по кабине, и машина притормозила. Ребята спрыгнули на землю.

— А дальше вы куда? — спросил шофер у Кости, подошедшего к нему, чтобы поблагодарить. — В город, что ли?

— Нет. В другую сторону.

Назвать точнее пункт их назначения он не имел права.

— Так я же до Лок-Батана тоже. Чего же вы пососкакивали?

— Нет, дальше мы опять своим ходом. А это обход пришлось делать, и мы подскочили до шоссе с попутным транспортом.

Машина исчезла в снежной пелене.

— А ты, командир, откалываешь номера, — покачал головой Левка. — То затеваешь обход «смертельной» зоны. То нас на машине катаешь. А машина — это, по-твоему, по правилам?

— Товарищ Лёля, — наставительно сказал Костя. — Вы стояли рядом. Вы слышали мой разговор с шофером о случайном попутном транспорте. И ничего не поняли. Значит, вам бесполезно объяснять, что такое — использовать обстановку.

Володька долго был на отрыве, но все же — у первых вышек старого промысла Лок-Батан — они его нагнали.

Контрольный пункт, где отмечались прибывающие подразделения, помещался дальше, в здании конторы участка.

— А где это? — спросил Рауф.

— Идем, я знаю, — сказал Костя. — Я бывал здесь.

Они прошли через поселок, окруженный лесом решетчатых вышек, головастыми кланяющимися качалками. На мокром песке чернели жирные пятна пролившейся нефти. В здании с плакатом «Все для фронта, всё для победы!» им показали, куда пройти. Широкоплечий капитан, у которого один рукав гимнастерки был пустой, придавил их предписание чугунным пресс-папье и сделал отметку о прибытии.

— Неплохой марш-бросок, орлы… В контрольный срок уложились, даже сократили его на полчаса. В красном уголке — привал, один час. Потом ваше отделение следует обратно тем же маршрутом. В районе моста тихо, артобстрел прекращен. Ясно?

— Так точно, ясно, — ответил Костя. — Товарищ капитан, разрешите доложить?

— Докладывайте.

— Боец Васильев выбросил по дороге песок из мешка. Он же, вопреки приказу, прошел зону артобстрела напрямик.

Капитан вздохнул и посмотрел на Костю.

— Так, так… Чепе, значит?

— Чепе. Считаю его раненым. Обратно он идти не может.

— Да, не может, — согласился однорукий капитан. — О факте неподчинения доложите командиру своей роты. Кто у вас?

— Старший лейтенант Григорьев.

— Знаю. Можете идти. А вы, Васильев, обождите. Не здесь — в коридоре.

В коридор они вышли вместе.

— Недисциплинированность? Неподчинение? — тихим от ярости голосом спросил Володька, уже когда сидели в красном уголке.

Левка, Игорь и Рауф подвинулись поближе, чтобы вмешаться и сразу разнять их, если начнется драка.

— Недисциплинированность — это, чтоб покороче объяснять, а на самом деле…

— Марина…

— Ты Марину не трогай. При чем тут Марина? И хватит! С тобой на фронте бы, под Москвой…

— Дурак ты! Мне же лучше — меня в город повезут на машине. А вы — топайте!

— На фронте такому сержанту свои ребята всадили бы пулю, — усмехнулся Володька.

Он вышел, хлопнув дверью.

Костя постукивал кулаком по столу, по выцветшему кумачу. Надо бы выйти следом и поговорить как мужчина с мужчиной. Сколько можно пересиливать себя.

На столе лежал листок с отпечатанной на машинке сводкой, — вчерашняя, вечерняя. Те же направления — Калининское и Волоколамское. И еще, новое — Ростовское. Несколько дней подряд сообщалось иначе — «на одном из участков Юго-Западного фронта». В этой же сводке говорится о трех бойцах-автоматчиках, оборонявших ночью мост. Втроем они уничтожили больше сорока вражеских солдат и отстояли переправу… Москва — по-прежнему в опасности. И такими незначительными показались Косте их сегодняшний поход и стычка с Володькой.

Володька, когда ребята выходили строиться, отвернул голову, чтобы ни с кем не встречаться взглядом.

Короткий зимний день исчезал на глазах. Потом совсем стемнело. Хорошо хоть перестал снег. Костя хлюпал по грязи и старался угадать, застанет ли он Марину в школе, когда придут сдавать оружие военруку. Если успеют до девяти, то застанет. Их школу перевели в другое здание, занятия идут в три смены. А в той, в старой, — госпиталь. И странно видеть в окне своего класса бледного человека с рукой на перевязи, в сером байковом халате, или другого — у того вся шея забинтована, и издали похоже, что он в жабо.

Рассказать ли Марине про Володьку? Война, военные занятия как-то отдалили их от девчонок. У них были свои мужские дела и свои оценки поступков и слов. И девчонки чувствовали это.

Внезапно им в спину ударили два луча. Мимо проскочил «пикап».

— Володька поехал, — сказал Игорь.

— А черт с ним! — сказал Рауф с нескрываемой завистью.

Костя решил — он расскажет Марине, иначе Володька, бедная жертва, сам затеет разговор, и вся эта история может предстать совсем в другом освещении. А что… а вдруг он действительно подлец, сукин сын и предатель?

— Ребята! — остановился Костя. — Скажите мне, только честно… Я сто́ю того, чтобы всадить мне пулю в затылок?! На фронте? Скажите, я это заслужил?

— Да брось ты! — сказал Миша Треухов. — Володька — Володькой. Но когда ты докладывал, ты же знал, что и тебе, командиру, перепадет