десяти километров. «Такой бывает конь — натурный, — сказал он Косте, — кожайн садится — нишего, пойдет. А не кожайн — сбросит…» Натурный — очевидно, это своенравный, с характером.

В самом деле, Мухаммеджан по дороге нет-нет да останавливался, откидывал капот и закреплял какие-то крючки, проволочки, подтягивал свечи. Костя наблюдал, не очень понимая, что он там делает, но они договорились заняться мотором уже когда поставят полуторку в мастерскую — готовить к работе в зимних условиях. Ездить придется за сто семьдесят, за двести километров, в Петухово и Мамлютку, вывозить срочные грузы. А все остальные доставляет обоз на быках.

Пока что Костя присматривался: как включается зажигание и выжимается ногой сцепление, а рука в это время отпускает тормоз, и машина плавно трогается с места. Несколько раз Мухаммеджан доверял Косте руль, а сам сидел рядом, и это было здорово — чувствовать, что машина послушна каждому движению твоей руки, и ровная дорога, черная в бесконечной желтизне, надвигается прямо в ветровое стекло.

Два раза они доставляли на дальнюю ферму жмых. Четыре рейса сделали в райцентр — возили пшеницу в «Заготзерно». А потом поездки на время прервались. Мухаммеджан подвернул ногу.

Это случилось утром в гараже. Костя крутил отполированную заводную ручку. Мухаммеджан в кабине орудовал подсосом, жал на педали и по-русски и по-казахски крыл пропадающую искру и проклятых фашистов, из-за которых приходится ездить с худым аккумулятором, его давно пора выбросить к свиньям собачьим! Мотор по-прежнему чихал и глох. Тогда Мухаммеджан выскочил из кабины — свечи хотел проверить — и растянулся на полу.

Костя помог ему подняться, но Мухаммеджан охнул и сел на подножку кабины. Рядом на цементном полу блестело пятно пролитой солярки. Идти он не мог. Пришлось на конюшне брать лошадь, везти Мухаммеджана в медпункт, а оттуда домой.

Через два дня, под вечер, Костя направился в сельсовет, забрать сегодняшнюю сводку, а утром прочесть ее в мехмастерских, где трактористы занимались, как они сами говорили, «керосиновым ремонтом» — разбирали мотор, промывали износившиеся детали, смазывали их и снова пускали в сборку. О новых запчастях не приходилось и мечтать.

Но только он свернул на площадь, как возле колхозной конторы его окликнул Филипп Савельевич.

— Ну, хлопец, одна осталась надежда, что ты помо́гнешь. Я до тебя собрался. Видишь ты, уси колхозные, уси совхозные машины в разгоне. А требуется срочно человека одного доставить в райцентр. Мухаммеджан говорит, ты баранку в руках удержишь.

— Баранку-то удержу. А если что-нибудь с мотором в дороге? Пятьдесят же километров все-таки.

— И про то мы подумали. Мухаммеджан с тобой поедет. Уложим его, заодно врач и его ногу посмотрит. Сена в кузов придется наки́дать погуще. Больного же повезешь, тяжелого.

— А кого?

— Ты, верно, не знаешь. Он дней пяток как прибыл. Кузнецов Афонька. Фронтовик. В отпуск домой после лазарета. Пуля в груди, видишь, невынутая. Фершалка боится — к сердцу пуля подбирается. Отнекиваться тут неколы. Пошли, хлопец, на машинную конюшню.

И с этой минуты Косте уже некогда было предаваться сомнениям. Машина, как это ни странно, завелась почти сразу, и Костя заехал домой. Матери дома не оказалось, он оставил ей записку. Потом — на скотный двор за сеном.

Тася, «фершалка», готовая в дорогу, ждала у Кузнецовых дома. Совсем девчонка. Лицо у нее было обиженное. А может быть, это показалось из-за пухлых, прямо детских губ.

Пока он ходил к колодцу, чтобы долить воды в радиатор, Афанасия уложили в кузове, укрыли тулупом. Костя и взглянуть не успел, кого же он повезет. Мухаммеджан жил неподалеку, и для него тоже пришлось открывать борт. Нога распухла, ступить на нее он не мог и до машины прыгал, опираясь на плечо Филиппа.

— Только осторожно! — крикнула сверху Тася.

«Ну разве я сам бы догадался? Ни за что», — ответил ей про себя Костя, поудобнее устраиваясь за рулем.

В кабине рядом сидела бледная молчаливая женщина — жена Афанасия. Костя вздохнул, словно перед тем, как нырнуть, выжал конус, отпустил ручкой тормоз, и полуторка неторопливо тронулась. Хорошо, хоть земля прихвачена морозом, так нигде не забуксуешь. Неяркие фары упорно отодвигали сплошную черную стену. Это еще что!.. На степной дороге всегда меньше неожиданностей, чем на горной, которая взбирается наверх петля за петлей, а если едешь по ущелью, то кажется, что дорога впереди безвыходно упирается в отвесную стену, и только доехав до стены, замечаешь следующий короткий отрезок.

Костя ехал не быстро, километров двадцать пять в час, еще и сбавлял скорость, когда появлялась выбоина или рытвина. У березового перелеска на дороге была раскопана глубокая яма, по краям узорчатые отпечатки колес. Тут в дожди засел колхозный «ЗИС», неесаловский, и безуспешно старался выбраться, пока не подъехали Мухаммеджан с Костей. Вон их след — немного в стороне.

Костя сбавил газ и объехал яму по траве.

Иногда ему все же не удавалось сдержать машину на ухабе, и при неожиданном толчке женщина молча вздрагивала, словно это ей угрожала засевшая пуля. А Костя злобно стискивал зубы, плотней прижимался к спинке сиденья и крепче сжимал баранку.

Он не успевал думать об Афоне Кузнецове, которого даже не повидал в лицо, о кузнецовских детях, — они в Неесаловке, все, как на подбор, белоголовые, испуганно жались к воротам, глядя, как трое чужих мужиков несут их тятю к машине. У Кости одна была забота — следить, следить, чтобы коварный ухаб не застиг врасплох, и он до боли в глазах всматривался в дорогу.

Тросик спидометра был давно порван, а Костя еще не настолько чувствовал расстояние, чтобы на глаз определить, много или мало они проехали. Он хотел остановиться и спросить у Мухаммеджана, но вспомнил, как тот говорил, что березовый перелесок, у которого они выручили «ЗИС», — это как раз полпути.

Когда впереди показались темные дома райцентра, Костя даже не поверил, что все обошлось, что пятьдесят километров позади и мотор ни разу не заглох… Больница — длинное бревенчатое здание — стоит на той улице, по которой Мухаммеджан сворачивал на склад «Заготзерно».

В селе дорога была куда хуже, чем в открытой степи, и машина еле ползла. Костя уперся фарами в самые ворота. Убрал газ. Выключил зажигание. Закрепил тормоз. Пальцы на руках у него занемели, и он даже не смог свернуть самокрутку.

Тася сразу спрыгнула и побежала в больницу — там светилось лишь одно окно, очевидно, в дежурке.

— Афоня… — позвала женщина.

— Тут я, не потерялся, — откликнулся он бодрым голосом. — Сходи, Нюра, узнай, скоро ли там…

Она ушла, а Мухаммеджан подозвал Костю.

— Молодес, товарищ шопыр, — похвалил он своего стажера. — Мотор — как знал, как на фронт работал…

За Мухаммеджаном пришла дюжая санитарка.