— О чем разговаривать? И так все ясно всем, — прервал его Рауф.

— Идемте, — вмешался Игорь. — А с Володькой мы и сами поговорим, вот будет комсомольское собрание. Кончились игрушки! Война! И скоро мы пойдем не с этими деревяшками…

Два желтых столба, подпиравшие темноту, исчезли за перевалом. Отделение уже поднималось к Волчьим Воротам.

ШОФЕР

По вечерам Костя лежал в темноте с открытыми глазами. Чтобы уснуть, ему не хватало перестука тяжелых, литых колес, к которому он успел привыкнуть за месяц дороги. Рассохшиеся деревянные козлы скрипели при малейшем движении.

— Ты не спишь, Костя? — спрашивала мать. — Спи… Завтра у нас трудный день, надо как следует выспаться.

— Я сплю, — отвечал он.

И послезавтрашний, и вчерашний — все дни были трудные. Приезжих подрядили копать картошку из расчета десять ведер колхозу, а одиннадцатое себе. За день — мешок-полтора в зимний запас. Особенно в первое время вставать по утрам — это было настоящее испытание. И все же вставали, кряхтя, охая, и пока добирались до картофельного поля, немного приходили в себя.

Костя копал, а Александра Николаевна выбирала клубни. Она не успевала за ним, и, пройдя ряд, он бросал лопату и возвращался помогать ей.

В полдень закипала общая картошка в большой закопченной цебарке, а хлеб и соль каждый приносил с собой. Александра Николаевна выменяла свою жакетку на пуд муки, и хлеб им пекла Настя Бабичева, которая работала на картошке по соседству с ними. Это она в первый день показала Косте, как сподручнее держать лопату и как направлять ее, чтобы острие не калечило клубни.

Иногда в перерыв на стан подъезжал Филипп Савельевич Неесало — колхозный полевод. Полсотни лет человеку, и с добрым гаком полсотни, как тут говорят, а в курчавой русой бороде ни одного седого волоса. И однажды Филипп так ухватил за налыгач шарахнувшихся волов, что те чуть не попадали с копыт.

Слушая его рассказы, Костя с удивлением думал: а ведь Филипп Савельевич застал то время, когда тут ни поселка, ни полей вокруг — ничего этого не было. Когда?.. А всего сорок лет назад. Сперва в эти степи с лоскутной Полтавщины пришли ходоки. Но земли по-над Ишимом оказались заселенными, и в недавно обжитых деревнях незваных пришельцев встречали настороженные глаза.

Из троих двое уже были готовы возвращаться домой. Но Савелий Неесало настоял продолжать поиски. Тут им помог один бывалый киргиз — так тогда звались казахи — по имени Жарылгап. Он не только снарядил им лошадь за сходную оплату, он дал в проводники старшего сына и посоветовал отъехать верст за тридцать пять, за сорок. Там нет реки, зато есть Кайнар-Коль. А что река, что озеро — какая разница. Все одно вода.

Спутникам Савелия место не понравилось, и они подались обратно к чугунке. А он заупрямился и остался, выписал семью. И еще полтора десятка односельчан соблазнилось ехать на вольные земли, тоже с семьями. Имя дали поселку — Неесаловка. В отличие от многих других, где жили только украинцы, сюда подселялись и русские, и казахи из окрестных аулов.

Земли вокруг хватало, не то что конем — нынешней машиной за день не объедешь. Дороги нехоженые, а десятины немереные. В Неесаловке кроме колхоза «Маяк социализма» в середине тридцатых годов создали и совхоз «Озерный».

Про все это Костя написал Марине, потому что не будешь же в письмах от первой строчки до «целую, твой Костя» вспоминать последний вечер в Баку, голубое окно в ее комнатке. Он писал и про то, что стал заправским картофелекопом, утром свободно разгибается, не чувствуя боли в мышцах, а когда по вечерам бригадирша замеряет ведрами, кто сколько накопал, то его доля ничуть не меньше, чем у людей, привычных к крестьянской работе.

Настя прикатывала тележку, и Костя впрягался в оглобли и вез заработанную картошку домой, а на ухабах женщины помогали ему, упираясь лопатами в задок тележки.

— Вот ведь как устроен человек, — говорила мать. — Раньше я и подумать не могла — поднять ведро воды. А уже нести!.. И не потому, что я была неженкой. Я действительно не могла. А в госпитале, когда раненых мы разносили по палатам? А тут? И таскаю полные ведра, и не разгибаюсь с утра до вечера. И мои почки покоряются, терпят.

— Чего ж не терпеть? — вздыхала Настя. — А куды денешься? Зима-то у нас, ой, и длинная. Без картопли голодом насидишься. Хлеб, слыхать, дорогой будет. Хуть картоплю выкопать до белых мух…

Проселочная дорога с поля вела мимо небольшой рощи, где вперемежку стояли бледно-зеленые осины и белоствольные березы. Впереди, ближе к озеру, в несколько порядков выстраивались потемневшие бревенчатые избы, белые мазанки с плоскими крышами. Над ними подпирали небо ровные столбы дыма, если погода была тихая, а чуть ветер — стлались черно-серые гривы.

Костя шагал по дороге, тележка дребезжала.

Осенняя степь. Ковыль, ходящий волнами, островки рощ. Синее озеро прихвачено ледком, и потому вода в нем спокойная, даже когда заходится ветер. Ничего не скажешь, красиво. Для Филиппа Савельевича, младшего сына того, первого Неесало, для Насти, которая уже тут родилась и выросла, вышла замуж и родила троих детей, — для них нет на земле места лучше, чем Неесаловка, освещенная вечерним красным солнцем.

За две недели картошка была выкопана, на поле остались кучи посохшей ботвы. Погода стояла сухая, ясная. Холодное солнце уже не трогало замерзшие лужи, оставшиеся от дождя, они не таяли и в полдень.

Мать стала работать в школе. Она вела историю и географию, и ей приходилось усиленно готовиться к урокам.

В чем им повезло — школа предоставила для жилья избушку. До них там жил одинокий математик, его призвали в армию минувшим летом. Добрую треть комнаты занимала русская печь с плитой, повернуться негде, зато они были сами себе хозяева. Жить у Насти без всякой платы, как та настаивала, мать по своей щепетильности не хотела. Она объясняла Косте: «Я и дома, когда все было благополучно, могла пойти в гости обедать, но зная, что я могу принять и у себя».

Косте предложили преподавать математику в той же школе. Он понимал, что отказываться глупо, и тем не менее отказался.

Филипп Савельевич свел его с Мухаммеджаном, сыном Жарылгапа, который когда-то советовал Савелию Неесало обосноваться на Кайнар-Коле. Мухаммеджан шоферил в Озерном совхозе и охотно согласился взять Костю стажером. Директор надписал на заявлении: «В приказ», и Костя стал ездить.

По словам Мухаммеджана, ни один, пусть самый опытный и лихой, шофер не смог бы одолеть на его полуторке больше