Старик утонул, и они при этом не присутствовали. И потом Лоретта Деларава попыталась сожрать призрак старика – и, что Пит Салливан понял, только отъехав далеко по безликой 5-й автостраде в сторону Сан-Франциско, а Сьюки, вероятно, тоже во время собственного бегства, – они сбежали, не забрав ни бумажник, ни ключи.

Салливан крепко сжимал еще не согревшийся стакан из-под пива, чтобы руки не дрожали, и чувствовал, что его лицо покрылось холодным потом. Сейчас он полностью понял Сьюки и позавидовал ее самоубийству.

Она должна была поступить так. Как можно спрятаться навсегда в бутылке – если не стать прозрачным самому. Раствориться (как быстродействующий алкозельцер), чтобы превратиться в волновую форму, распространяющуюся куда угодно без всяких связей с физической материей, даже со стрелкой компаса, которую сам факт твоего существования мог бы сдвинуть с места, тем самым выдав твое присутствие.

Он не мог думать о трех банках рутбира, тоже выпавших из той же обувной коробки; одна из них подкатилась прямо к его ноге и оросила ботинок крохотным клочком стародавней коричневой пены, но он знал, до кома в горле, что они с сестрой предали отца в тот день, в тот холодный зимний день 1986 года, тем, что бездумно разбежались, оставив символы, имеющие власть над призраком отца, в руках Деларавы.

«Но я все еще жив, – думал он, – и я вернулся в Л.-А. Я должен спасти его от нее. И я не могу посмотреть ему в лицо».

– …призраки мертвых членов семьи, – донесся из одного из телевизионных динамиков спокойный мужской голос, – но, согласно одной из версий полицейских следователей, эффекты, представляющиеся сверхъестественными, были вызваны каким-то электрическим или газораспыляющим аппаратом, который мог взорваться и загореться, став причиной пожара, который нанес серьезный ущерб психиатрической клинике и убил троих из пациентов доктора Элизелд. Еще несколько человек все еще пребывают на лечении в больнице из-за психологической травмы, полученной во время трагедии, случившейся в тот Хеллоуин.

Салливан поднял глаза на ближайший экран, но там были только бегающие по зеленому полю футболисты. Он отодвинул стул, повернулся и на одном из отдаленных экранов увидел белокурого человека в костюме, стоявшего на подиуме в студии информационной программы. Тут же интерьер студии сменился фотографией худощавой темноволосой женщины со вздернутыми бровями и открытым ртом, которая стояла в дверном проеме. Ее глаза были закрыты.

Это похоже на снимок, которому позировали по времени бара, подумал Салливан, ощутив на загривке холодные мурашки. Кем бы ни была эта женщина, она, кажется, предвидела вспышку.

– И сегодня, – продолжал голос корреспондента, – спустя почти два года после трагического несчастного случая, к которому привело шарлатанство, доктор Элизелд, по имеющейся информации, вернулась в Лос-Анджелес. Полиция сообщает, что этим утром она пришла в расположенный на Амадо-стрит дом Маргариты Гонзальвес, вдовы одного из пациентов, умерших в результате так называемого сеанса, и, вынув пистолет, сделала четыре выстрела! Миссис Гонзальвес смогла сделать эту фотографию Элизелд непосредственно перед тем, как дисквалифицированный психиатр предположительно начала стрелять. Полиция проверяет сообщения о том, что Элизелд, возможно, впоследствии замаскировалась и угнала автомобиль.

На экран вернулась студия, в которой к диктору присоединился еще один белокурый мужчина в костюме.

– Врачу, исцелися сам, – торжественно провозгласил новый участник. – Трагическая история неуместной веры, согласны, Том?

– Конечно, Эд, – согласился серьезный диктор. – Хотя медицинские власти теперь полагают, что многие из народных средств, которые используют эти curanderias и hierverias[29], могут действительно приносить пользу. Но из-за шарлатанов, эксплуатирующих людскую доверчивость и преувеличивающих истинные достоинства подобных подходов, все направление пользуется дурной славой.

Корреспонденты определенно готовились перейти к хеллоуинской тематике и предстоящему празднованию Дня умерших в местных латиноамериканских сообществах и вскоре переключились на киносюжеты, где демонстрировались укрепленные на длинных палках стилизованные черепа из папье-маше, которыми размахивали люди с раскрашенными в черные и белые цвета лицами, и венки из ноготков. Салливан вновь повернулся к столу и хмуро поглядел на похожую на призрак фигурку, получившуюся из стакана, накрытого салфеткой. Напиток мертвой женщины, напиток самоубийства. Он не собирался прикасаться к нему.

Вероятно, катастрофический «так называемый сеанс» этого психиатра два года назад был шумной новостью. Но Салливан никогда не читал газет и потому и не знал о ней.

Она проводила сеанс в своей психиатрической клинике, рассуждал он, во время Хеллоуина, а ведь это опасная ночь даже для сеанса, который мог и не предполагать обращения к истинно сверхъестественным эффектам. И что-то, конечно же, произошло – выжившие пациенты, очевидно, видели «мертвых родственников», а потом огонь и взрывы или что-то еще, и три ее пациента умерли. (Конечно, полиция прежде всего предположила, что причиной несчастья стал взрыв какого-то дурацкого «аппарата».)

Если она живет по времени бара, о чем говорит та фотография, в этом нет ничего удивительного: теперь она, – как и все мы, обладающие повышенной чувствительностью к тому миру, – связана с призраками угрызениями совести.

Салливан понял из сообщения, что доктор Элизелд сбежала из Лос-Анджелеса после пожара и гибели пациентов. Почему же она вернулась сюда – и опять в Хеллоуин? Уж конечно, не для того, чтобы застрелить эту вдову. Ему казалось, что если там действительно стреляли, то целиться должны были как раз в Элизелд. Элизелд, вероятно, возвратилась с идиотским намерением все исправить.

«Принесите извинения всем, живым и мертвым.

Но…

Сдается мне, что она действительно может вызывать призраков, – думал он. – Устраивает ее это или нет, но такое впечатление, что она подлинный медиум, пусть и случайно обретший эту способность.

Она могла бы, вероятно, призвать и призрак моего отца, и я мог бы – отделенный от него медиумом, поговорить через эту преграду, как стыдливый прихожанин на исповеди, через ширму – предупредить его».

Его сердце заколотилось быстрее. «Элизелд, – повторил он про себя. – Запомню имя.

Теперь она будет скрываться, но я готов держать пари, что она не покинет Л.-А. до окончания Хеллоуина – когда ее донкихотские намерения не станут снова невозможными. Она будет скрываться, но, ставлю что угодно, я смогу найти ее».

Он холодно улыбнулся в пустой стакан из-под пива.

В конце концов, она – одна из нас.

– Рад за тебя, детка, – хоть какое-то достижение наконец. – Обстадт взглянул на заклеенную скотчем коробку от блока «Мальборо», лежавшую на пассажирском сиденье. Двадцать штук за дохлую доисторическую рыбину? – подумал он. Или ты уже отказалась от рыбины? Я трачу на ловушку сорок штук, вернее, оплачиваю доступ к чьей-то чужой ловушке – но сорок штук за тысячу первосортных дымков… такая сделка бывает раз в жизни. Но, блин, наличными! – в сигаретной коробке, которую я должен вручить какому-то парню с телефонной биржи только для того, чтобы изменить текст, указанный в объявлении о награде за этого пацана, как его, Пуми-Хуми?! Люди с биржи надежны, но кто такой на самом деле этот Шерман Окс? Но если он попытается надуть меня, быть его заднице подпаленной. – Так, кто же это проскочил у тебя сквозь пальцы нынче вечером? – осведомился он.