– Я постараюсь, сэр, – безо всякой уверенности ответил О'Мара.

– Хорошо, – кивнул Крейторн. – Последние три дня, оставшиеся до моего отъезда, я буду очень занят улаживанием административных вопросов и прощаниями с нашими коллегами, но постараюсь навещать пациентов и проводить по возможности больше времени в отделении. – Он неожиданно усмехнулся. – Мне хотелось бы, чтобы вы за это время перенесли сюда всю вашу бумажную работу и начали пользоваться моим столом. Чем скорее сотрудники привыкнут к мысли о том, что вы новый Главный психолог госпиталя, тем лучше. У вас рот открыт.

О'Мара молча закрыл рот. Он был слишком изумлен и доволен для того, чтобы сказать хоть слово.

Крейторн встал, наклонился через стол, крепко пожал руку О'Мары и сказал:

– Я знаю, вы терпеть не можете эти нелепые формальности, но, вероятно, у меня последняя возможность сказать вам именно то, что я о вас думаю. Примите мои самые теплые поздравления, О'Мара. Вы честно заслужили повышение в должности, и должен вам сообщить, что кандидатов на этот пост со стороны Корпуса Мониторов было несколько, но руководители госпиталя не пожелали и слышать ни о ком, кроме вас. – Крейторн обошел вокруг стола, не отпуская руки О'Мары. Отпустил он ее только для того, чтобы указать на освободившийся стул. – Садитесь, – сказал он, – пока он еще не остыл.

Самая большая сложность в течение первых нескольких недель после отъезда майора Крейторна и появления в отделении лейтенанта Брейтвейта для О'Мары заключалась как раз в том, чтобы не забывать: он должен больше сидеть на этом стуле, чем бегать по госпиталю и разговаривать с сотрудниками – кандидатами в пациенты отделения. Теперь никто не посылал лейтенанта О'Мару к ним. Если только дело не доходило до того, что разнервничавшиеся доктора не принимались кусать собственные хвосты или еще каким-то образом сбрасывать накопившееся напряжение прямо в палатах, они должны были испрашивать разрешения на прием у новоиспеченного майора О'Мары. Непросто О'Маре было и убедить себя в том, что теперь он – Главный психолог госпиталя, и играть эту роль, ведь он и за тысячу лет не смог бы научиться вести себя так, как вел себя его предшественник.

О'Мара очень старался. Он заставлял себя почаще улыбаться, и это упражнение было поистине мучительным для непривычных к нему лицевых мышц. Но даже если это и удавалось, то ему казалось, что всякий способен невооруженным глазом увидеть в его улыбке неискренность, попытку притворяться дипломатом, в то время как им и близко не был. Ему казалось, что другим видны его неуверенность в себе, недовольство взваленной на него ответственностью, а самое худшее – неспособность выполнять работу в новой должности. Это было не так. Работа была О'Маре по плечу, но при одном условии – он должен был делать ее по-своему.

Говорить одно, а думать другое ему никогда особо не удавалось, а при том, что разум его по-прежнему населяла Маррасарах, всякая дипломатия просто исключалась. Об этом следовало узнать всем сотрудникам госпиталя без исключения, независимо от того, к какому виду они принадлежали, и какие чувства питали к О'Маре. Вызвав своих подчиненных в кабинет, О'Мара порадовался тому, что теперь не обязан ни перед кем расписываться в своих намерениях лично.

Сдвинув брови, он смотрел на вошедших. Хрупкий, мягкохарактерный падре Кармоди и полный сил, розоволицый, подтянутый, одетый в форму с иголочки Брейтвейт, который все время напоминал О'Маре бывшего шефа, хотя у Брейтвейта волосы были гораздо темнее и пышнее. Видимо, совесть у них обоих была чиста, поскольку ни тот, ни другой не нервничали, а просто чего-то ожидали, хотя и не без опасения. В Отделении Межвидовой Психологии сотрудники привыкли на всякий случай ожидать худшего.

– Успокойтесь, – посоветовал подчиненным O'Mapa. – Я собираюсь всего лишь проинформировать вас кое о чем. Речь пойдет не об увеличении вашей рабочей нагрузки. Садиться не нужно. Вы не задержитесь здесь надолго, поэтому не стоит тратить энергию на усаживание и последующее вставание. – O'Mapa положил тяжелые, мозолистые руки на крышку стола, поднял глаза к подчиненным и продолжал:

– Мой предшественник, майор Крейторн, в госпитале был известен как человек добрый, мягкий и очень чуткий. У меня нет ни одного из вышеперечисленных качеств. В последние несколько недель после его отъезда я старался их имитировать, но судя по тому, как народ реагирует на этого нового – вежливого и тактичного О'Мару, имитация прошла безуспешно. Поэтому я решил прекратить все эксперименты такого рода.

Несомненно, – продолжал он, – я буду продолжать заниматься терапией пациентов – вернее говоря, сотрудников с расстройствами эмоциональной сферы с тем, чтобы они не превратились в настоящих пациентов. Как вам известно, это мне неплохо удается. Но я не буду, повторяю – не буду, разыгрывать добренького дядюшку ни с кем, независимо от вида и ранга, если не сочту, что состояние того или иного индивидуума оправдывает мягкий подход. Старый, мрачный O'Mapa вернулся. Это понятно?

Падре кивнул и сказал:

– Вот и славно.

Брейтвейт тоже кивнул, но не так уверенно. Будучи новичком, он еще не успел познакомиться с прежней ипостасью О'Мары и, естественно, беспокоился о том, что ему сулит будущее в этой связи.

– Поскольку я занимаю определенное положение, – продолжал O'Mapa, – просто грех не попытаться им злоупотребить. Мое отношение к пациентам будет варьировать в зависимости от их состояния. А вот с сотрудниками, друзьями, которых у меня немного, с коллегами по работе и всеми прочими, кого я считаю психически здоровыми или хотя бы квазинормальными, я имею полное право расслабляться и давать волю своему мрачному, саркастичному и вспыльчивому характеру.

Я отлично знаю, что работы у вас по горло, – добавил он, – и если вы будете здесь стоять и таращиться на меня, ее у вас не убавится.

O'Mapa успел расслышать, как перед выходом из кабинета падре негромко сказал Брейтвейту:

– Расслабьтесь, лейтенант, он считает нас квазинормальными. Неужели вы не поняли, что это – комплимент?

На комплименты такого рода в адрес своих подчиненных O'Mapa не скупился и впредь, а падре и Брейтвейт о своем новом шефе были вольны судачить сколько угодно, в том числе и с другими сотрудниками. Вскоре все, с кем О'Маре приходилось общаться, мало-помалу успокоились и даже стали находить некоторую прелесть в мрачности и саркастичности Главного психолога. Его подчиненные трудились на славу, убеждая всех и каждого в том, что то, что с психологической точки зрения кажется черным, на самом деле – белое. В кабинет О'Мары попадали только те, у кого действительно было что-то не в порядке с психикой, а те, у кого проблемы были полегче, предпочитали обращаться к добродушному и участливому падре или к Брейтвейту, если уж, подумав хорошенько, не решали разобраться со своими заморочками самостоятельно. Это как нельзя лучше устраивало О'Мару – он всегда придерживался той точки зрения, что нет лучшей помощи, чем самопомощь.

Недели и месяцы складывались в годы. O'Mapa постепенно привык к своему новому статусу. Привычка большей частью заключалась в том, что он этот статус просто-напросто игнорировал и относился к сотрудникам всех рангов совершенно одинаково Он откладывал свое повышенное жалованье и брал все отпуска, которые ему полагались в соответствии с новым чином, но порой возвращался печальным и сердитым, а не отдохнувшим. Однако, согласно слухам, страдания этого «Железного Человека» можно было уподобить разве что такому техническому термину, как «слабость металла», поэтому никому и в голову прийти не могло, что у Главного психолога могут быть какие-то эмоциональные проблемы. Если кто-нибудь из вежливого любопытства спрашивал О'Мару о том, где он побывал и понравилось ли ему там, он не отвечал ни слова, но делал это так, что больше его уже об этом не спрашивали.