что сам не поговоришь с Ковальчуком по этому поводу. Он все скромничает, — заявила она родителям. — Знает, что справится с любым заказом, но не хочет поговорить об этом с шефом. Что, я не права? — повернулась она к Гурову.

Тот пожал плечами.

— Вот взять к примеру ваш последний заказ, — продолжала увлеченно Кира. — У тебя ведь есть идеи, как его сделать, почему же ты молчишь? Ты должен представить свои идеи, взять на себя ответственность, показать себя. Чего ты боишься?

— Да не боюсь я ничего, просто как-то неудобно мне выскакивать по поводу и без. Шеф сам знает, на что я способен. Просто я еще не дорос до таких масштабов.

— Кира, ты, как всегда, в роли универсального советчика, — мягко заметил отец.

— Да нет же, просто Алекс скромничает! А я знаю, что он — талант. Ведь мой же дом он сделал!

— И очень красиво сделал, — вставила Светлана Георгиевна, подкладывая салат в тарелку Алекса.

— Ну вот и я о том же!

— Твой дом — другое дело, — несколько смущенно ответил Алекс. Ему стало неловко, что он стал центром дискуссии. Зачем Кира затеяла ее здесь?

— Почему другое дело? Из-за оплаты? Так считай, что ты практиковался. А теперь настала пора настоящего заказа. Хватит уже прибедняться.

— Да я не прибедняюсь, просто пытаюсь трезво оценить ситуацию.

— И все же поговори с Ковальчуком.

Отец кашлянул, многозначительно взглянув на Киру.

— Принеси, пожалуйста, чистые тарелки. Порежем арбуз.

Кира направилась на кухню, поглядывая на компанию за столом. Мама что-то опять спросила у Алекса про его семью, хотя Кира сто раз предупреждала ее не затрагивать эту тему, зная, как болезненно может Алекс отреагировать. Даже с ней ему потребовалось время, чтобы рассказать о матери. И то, чувствуя, как сильно на него действуют воспоминания, она избегала вопросов о его детстве. Гораздо охотнее Алекс рассказывал о своих похождениях на свободе, и она лишь догадывалась о том перевороте, который он сумел совершить в себе.

Она присела перед шкафом и стала вытаскивать тарелки, напевая себе под нос. Кухня на родительской даче давно уже исполняла роль не только кухни, но и склада ненужных вещей. Здесь можно было найти все что угодно, начиная от старых полотенец и до бабушкиного сервиза с чайником без носика. Зачем хранить чайник без носика, Кира никак не могла взять в толк. Но чем-то он был маме дорог, раз она до сих пор не выбросила его. За посудой в шкафу она увидела знакомую ажурную корзинку. Из нее их с Андреем осыпали конфетами на свадьбе. Откуда она здесь очутилась? Вся в пыли, тусклая и скучная в темном шкафу. Интересно, мама специально хранила ее или просто о ней все забыли? Даже атласный бант на ручке сохранился. Безмолвное свидетельство канувшего в Лету счастья. Кира прикусила губу. А ведь оно было — счастье, как бы много ошибок она потом ни наделала, это не перечеркивало того факта, что она была очень счастлива тогда. Ох уж это прошлое…

Кира вытащила корзинку на свет и повертела в руках. Выбросить прямо сейчас? Или пусть живет? В конце концов, зачем она так старательно уничтожала все предметы, напоминающие ей об Андрее? Что хранит больше воспоминаний, чем сердце? Разве выброшенные на свалку вещи могут захватить с собой память? Пора уже спокойно воспринимать свое прошлое и не убегать от него. Услышав шаги, Кира запихнула корзинку подальше в глубь шкафа.

— Тебе помочь?

Папа зашел на кухню за ножом.

— Нет, уже иду.

— Я думал, что ты не можешь отыскать тарелки в этом бардаке.

— Все, уже нашла. У вас тут целый склад. Архив, можно сказать.

— И не говори. Все не доходят руки разобрать этот хлам. Мама там занимает твоего молодого человека. Он очень приятный парень, хочу тебе сказать. Держится так… с достоинством.

— Я рада, что он тебе понравился.

— Молод, конечно, очень.

— Но это же не явилось для тебя неожиданностью.

— Нет. Как и то, что ты диктуешь ему, как жить.

— Я?

Кира встала со стопкой тарелок в руках и уставилась на отца.

— Я диктую?

— Конечно. Смотри, не увлекайся. Ты же знаешь, чем это может закончиться.

Папа вышел из кухни, а Кира так и осталась стоять, переваривая его слова. Что-то она действительно увлеклась и вступила на опасную тропу ментора. Сколько раз она говорила себе, что не будет больше вмешиваться ни в чью жизнь и не будет пытаться заставлять людей поступать так, как ей кажется правильным. Сколько раз говорила, а все равно себя переделать не могла. Вот с Левой ей превосходно удавалось оставаться нейтральной. Но не оттого ли, что Лева, по большому счету, был ей безразличен? Македонский — другое дело. Ей не все равно, как и чем он живет, как дела у него на работе, как движется его карьера, что он делает для своего будущего. Только вот отец прав — однажды она сильно обожглась на этом менторстве, и забывать об этом не стоит.

Она вернулась к столу, где отец только что воткнул нож в арбуз, и он звонко треснул, обнажив красную сочную мякоть с сахарными прожилками. Арбузный сок тек по рукам до самых локтей, и было сладко и бархатно во рту. Потом был кофе с шоколадными конфетами с коньяком, а потом мама увела отца помочь разобрать вещи в подвале, и Кира с Алексом остались одни доедать арбуз.

Алекс острием ножа убирал косточки из мякоти и протягивал Кире верхушки, самые сладкие. Она много смеялась и целовала его, не обращая внимания на смущенные возгласы по поводу родителей. Расправившись с арбузом, они убрали со стола, и Кира принялась мыть посуду, а он стоял рядом и вытирал тарелки большим полотенцем с вышитыми цветами. Свежий воздух опьянил и разморил, хотелось улечься где-нибудь в тени деревьев и уснуть.

— Македонский, — неожиданно серьезным тоном разрушила идиллию Кира. — Я вот тут подумала насчет Ковальчука…

Алекс вздохнул.

— Кира, ну я же сказал поговорю, значит, поговорю.

— Да я не об этом.

— А что еще?

— Ты не сердишься?

— На что?

— Ну… что я пытаюсь навязывать тебе решение. Может, ты вовсе не хочешь браться за этот заказ и тебя устраивает все, как есть, а я тут лезу со своими бестолковыми идеями.

— Кира, посмотри на меня, пожалуйста.

Она подняла голову.

— Поверь мне, уж кто-кто, а я знаю, что это такое, когда за тебя решают абсолютно все. Я нахлебался этого сполна в детстве. То, что делаешь ты, — совсем другое. И мне чертовски