иллюстрировал его теми же примерами, что один из основателей кибернетики У. Росс Эшби[392]. Предвосхищение Богдановым «общей теории систем» и кибернетики стали отмечать и другие советские авторы[393]. Обширная статья биолога-систематика академика А. Л. Тахтаджяна не только емко изложила основные идеи тектологии и сравнила ее (в пользу концепции А. А. Богданова) с общей теорией систем Л. фон Берталанфи, но и обогатила новыми категориями: субсистема, ограничение разнообразия, гетерогенные и гомогенные системы, матричный и эмергентный отбор, триггерный эффект, принцип гетеробатмии (внутрисистемной структурной разноступенчатости) и т. д. Тахтаджян привлек также внимание к забытой статье классика кристаллографии Е. С. Федорова «Перфекционизм» (1906) и работе самобытного физиолога-философа Н. А. Белова «Учение о внутренней секреции органов и тканей и его значение в современной медицине» (1911), рассматривая этих авторов как предшественников тектологии[394]. «Радикальный пересмотр» отношения к тектологии проявился в посвященной ей статье в «Философской энциклопедии», написанной сыном Богданова, биологом-генетиком А. А. Малиновским.

В это же время на Западе возрос интерес к Богданову в русле «советологических» исследований, появились первые биография[395] и библиография[396]. В СССР возродился интерес к роману «Красная звезда», созвучному эпохе проникновения в космос и богатому научно-техническими предвидениями, хотя сомнительному в трактовке семейных и нравственно-психологических проблем[397]. «Материалисты-диалектики» мешали возрождению тектологии, но уже появились ее оценки как одной из обобщающих концепций, составляющих гордость русской науки, таких как таблица Д. Менделеева, биогеохимия В. Вернадского, теория биоценозов[398]. Воздавали должное Богданову как своему предшественнику советские ученые, разработавшие собственные, более изощренные варианты общей теории систем (А. И. Уемов, Ю. А. Урманцев).

На Западе наибольший энтузиазм в отношении к «Тектологии» проявил тогда переводчик ее сжатого варианта на английский язык канадец Дж. Горелик[399]. Его коллега по Университету Британской Колумбии Р. Маттесич выразил недоумение по поводу «упорного молчания» Л. фон Берталанфи об А. Богданове и одновременно включил концепции обоих ученых в контекст холистической и структуралистской гуманитарной мысли ХХ века[400].

«Трагедии богдановской идеи» посвятил большую статью эмигрировавший из СССР доктор философских наук И. Яхот, специалист по социальной статистике. Говоря о влиянии Богданова на синтезную теорию планирования Базарова и НОТ, Яхот вспоминал о своей встрече с ветераном советской политэкономии и статистики Струмилиным, которого спросил о первой Всероссийской инициативной конференции по НОТ. По словам Яхота, Струмилин ответил примерно следующее: «Хорошо помню ту конференцию и доклад Богданова. Это был великий ученый и прекрасный человек. Его тектология живет сейчас в кибернетике. Жаль, что его судьба сложилась так трагично»[401]. В монографии «Подавление философии в СССР» (1981) Яхот также уделил серьезное внимание Богданову, называя его «одним из интереснейших мыслителей ХХ века», смотревшим на десятилетия вперед[402].

В политико-философском и социологическом контексте организационные идеи Богданова были рассмотрены в исследованиях финна И. Сусилуото[403] и американки З. Сохор[404]. Глубокое исследование социальной философии Богданова как оригинального направления марксизма начал профессор университета Глазго Дж. Уайт[405], недавно закончивший наиболее полную на сегодняшний день биографию Богданова[406]. Обстоятельную «Реконструкцию теории организации А. Богданова» как «сигнального труда системной парадигмы» предпринял праксеолог К. Перехуда[407].

Известный системолог М. Зелены, занимаясь изучением «потерянных парадигм» системного анализа, посвятил в «Международном журнале по системным обобщениям» статью и тектологии, причем тектологическую картину дополнительных соотношений между биосферой и другими оболочками Земли Зелены расценил как предвосхищение завоевавшей популярность в последней четверти ХХ века «гипотезы Геи» Дж. Лавлока[408].

Впрочем, нельзя не отметить, что на Западе появлялись оценки и иного рода. Так, например, на пике «звездно-военного» антикоммунизма президента Рейгана вышла пухлая книга «Другие большевики. Ленин и его критики. 1904–1914». Автор проводил трактовку предпосылок сталинизма в СССР как двух слагаемых: «якобинской традиции» Ленина, основанной на конспирации, авангардной партии, организационной иерархии и индивидуальном лидерстве, и «мифо творческого синдикализма» Богданова, Луначарского и Горького – «других большевиков», рассматривающих коллективистскую идеологию как социально-мобилизующий миф[409].

Тенденциозность и передержки этой книжки отметил британский историк Джон Биггарт, позднее организовавший в Университете Восточной Англии в Норидже международную конференцию «Александр Богданов и происхождение системного мышления в России»[410] и издание полной библиографии А. А. Богданова[411]. Биггарт принял участие в международных конференциях «А. А. Богданов (Малиновский) – революционер и мыслитель», организованной академическими институтами российской истории, философии и экономики в Москве в 1989 году, а также «Организационная динамика человеческой деятельности»[412], организованной Международным институтом Александра Богданова (МИАБ)[413] в 2003 году. Два переиздания «Тектологии» – четвертое и пятое издания – совпали с упомянутыми конференциями.

Однако это «возрождение» всеобщей организационной науки пришлось на время глубочайшего разочарования в «организованных системах», «научном управлении обществом», плановой экономике, социализме, классовом подходе, пролетариате, революционной традиции и т. д. Спираль трагедии А. Богданова вышла на новый виток. Рухнул советский режим, «идеологическая основа» которого – ферула «марксизма-ленинизма» подразумевала хулу на идеи Богданова и их отторжение. Но сами идеи Богданова коренятся в отринутых после 1991 года традициях европейского социализма (включая марксизм) и русской революционности, хотя размышления о военном времени привели тектолога к негативной оценке в 1917 году «ленинизма» как формы опасного «военно-коммунистического» максимализма – «источника авантюр и жестоких поражений»[414].

Первыми приложениями всеобщей организационной науки, как подчеркивал сам Богданов, были его учебники по политической экономии и «краткий курс идеологической науки» – «Наука об общественном сознании». Вместе они представляли собой интегральную концепцию эволюции форм общественного бытия и общественного сознания с принципиальным для Богданова подходом: «идеологии», т. е. формы общественного сознания (от обыденной речи до естествознания), будучи «генетически вторичными», производными от производительных сил и классовых отношений (техники и экономики), оказывают активное обратное воздействие. Богданов утверждал, что организационная точка зрения «сравнительно легко» объясняет «идеологическую сторону жизни». Но на деле эта «легкость» может обернуться вульгаризациями и превратными формами.

Лингвист М. Арапов, воздавая должное исключительной разносторонности и прогностическому дару Богданова, узрел в его романах опрокинутую социальную матрицу русской левой интеллигенции[415]. Богданов в коллективном опыте человечества, закрепленном в формах общественного сознания, увидел исторический фактор, альтернативный по отношению к насилию. И возможность выбора между авторитарным путем и «монистическим» путем, основанным на объединении, сплавлении опыта людей, «товарищеском обмене не только в идейном, но и в физиологическом существовании»[416]. (Добавим, что сплавляя марксизм с позитивизмом нового этапа, Богданов, не подозревая того, воспроизводил в «пролетарской» оболочке идеи родоначальника позитивизма А. Сен-Симона о смене военно-теократического общества научно-промышленным, или «физикополитическим»[417].) Но монистическая классовая утопия породила мрачную тень