на давние выводы К. Бернара о динамическом постоянстве внутренней среды организмов), но и кибернетического принципа обратной связи[432]. Но то же самое можно сказать о схеме «бирегулятора» («двойного регулятора»), выдвинутой А. А. Богдановым в развитие гипотезы о неразрывной связи жизненной ассимиляции с двойственным коллоидным строением протоплазмы, заключающим в себе условия, подходящие для двустороннего регулирования. Резюмируя, можно сказать, что российские естествоиспытатели начала ХХ века, включая А. А. Богданова, приблизились к формулировке системного критерия: жизнь – это активное, идущее с затратой энергии поддержание и самовосстановление специфической структуры, когда система воспроизводит свою целостность, используя для этого элементы окружающей среды с более низкой упорядоченностью[433].

Однако, как (то ли с грустью, то ли с иронией) констатировал Богданов в предисловии к 3-му изданию 2-го тома «Тектологии», специалисты-биологи не читают его работ по организационной науке. Подтверждением этой разрозненности стала и статья «Целесообразные структуры как частный случай общего физического закона и правила Ле Шателье» (1925) Д. Н. Кашкарова (1878–1941), работавшего с 1919 года в Среднеазиатском университете (Ташкент). Ее автор полагал, что он первым из русских биологов касается универсального значения правила Ле Шателье, не подозревая о широкой постановке этого вопроса А. Богдановым еще во 2-м томе «Тектологии» (М., 1917. С. 100–112) и затем во всех последующих изданиях «Тектологии» (уже в составе 1-го тома).

Позднее Кашкаров, так и не прочитавший «Тектологии» Богданова, апеллировал по поводу термина «подвижное равновесие», подразумевающего устойчивые состояния при константном расходе энергии и хорошо выражающего существенные черты биоценоза[434], к книге «Элементы физической биологии» (1925) американского математика А. Лотки, часто ссылавшегося на закон Ле Шателье[435]. Кашкаров выступил с обоснованием равновесия биоценоза в соответствии с законом Ле Шателье и изложил сводку объясняемых благодаря такому подходу многочисленных биологических фактов. Принятие закона Ле Шателье как гипотезы о механизме эволюции, по мнению Кашкарова, позволяет искать действительные физико-химические причины «системосообразности» живых организмов вместо «рассуждений о “целесообразности”, всегда имеющей какой-то налет телеологичности», «не усыпляя себя словами о действии всемогущего отбора»[436].

Именно в законе Ле Шателье Д. Н. Кашкаров видел ключ к пониманию целесообразных адаптивных структур, наилучшим образом соответствующих функциям организма: сопротивляясь различным силам, стремящимся нарушить их целость, одни ткани проявляют «стойкость» (хрящ, кость), другие – «податливость» (жир, хорда и т. д.). Объясняя происхождение безлистных колючих растений пустыни, Кашкаров отмечал: «Хорошо известно, что растение, растущее в сухой атмосфере, продуцирует относительно больше твердых субстанций и меньше пластических; известно также, что культивирование во влажной атмосфере тормозит развитие колючек у саженцев». Причина развития колючести – физико-химическая: большая испаряющая сила среды создает структуру с меньшей испаряющей поверхностью растения, а защитные свойства от травоядных есть лишь вторичное следствие.

Кашкаров пришел к определению биоценоза как системы подвижного равновесия с комплексом взаимоприспособленных организмов, сложившимся под воздействием климатическо-почвенных и конкурентно-биологических факторов. В представление о биоценозе как системе, сохраняющей лишь те виды, которые не могут друг друга уничтожить, и в то же время удерживающей свою территорию от вторжения других группировок, Кашкаров интегрировал сформулированные в 1927 году Ч. Элтоном понятия «цепи и циклы питания» и «пирамида чисел».

Книга Кашкарова «Среда и сообщество» стала первым в СССР руководством по экологии, отразив общение автора во время длительной поездки в США (1928) с Элтоном и другими лидерами американской школы экологов. Однако вне внимания Кашкарова, как отмечает его советский биограф[437], осталось учение Вернадского о биосфере, намеченное в капитальном труде 1926 года, к 1930 году переведенном в Германии и во Франции. То же можно сказать и об А. А. Богданове.

Тектология, экология, учение о биосфере

Как подчеркивал Богданов, слово «тектология», которым он обозначил всеобщую организационную науку, впервые (в гораздо более узком смысле) появилось у Геккеля [добавим, в знаменитом трактате «Общая морфология» (1866) и наряду с терминами «экология», «филогенез» и «онтогенез»]. Э. Геккель сформулировал закон сокращенного повторения филогенеза в онтогенезе; этот «основной биогенетический закон» сразу вошел в естественнонаучный обиход и повлиял на психологические и педагогические интерпретации человеческой индивидуальности в ее развитии как социального существа. Работы главных приверженцев «биогенетического закона» в психологии и педагогике американцев Ст. Холла и Дж. Болдуина появились в русском переводе в годы, непосредственно предшествовавшие созданию «Тектологии» (1911–1912).

Термин «тектология» в узком смысле Геккеля (изучение структуры индивидуальных живых существ) использовался в ХХ веке, по-видимому, только российским биологом-систематиком В. Н. Беклемишевым (1890–1962) в статье «Морфологическая проблема живых структур» (1925). Но она вышла в провинциальной Перми и осталась незамеченной, хотя сам Беклемишев стал известен как один из создателей биоценологии. Он выдвинул концепцию геомериды, или высшего биоценоза, как совокупности живого на Земле, в отличие от биосферы как планетарной оболочки жизни.

Напротив, термин «экология», введенный Геккелем для изучения отношений живого существа к окружающей среде (органической и неорганической, дружественной или враждебной), получил широчайшее распространение. Причем началось оно как раз в годы работы Богданова над всеобщей организационной наукой. Но у Богданова парадоксальным образом понятие «экология» не встречается ни разу, хотя на остроту экологических проблем указывает уже «Красная звезда»[438]!

В те же годы входит в научный обиход понятие «биосфера». Акад. В. И. Вернадский использовал его впервые в 1913 году в статье «К вопросу о химическом составе почв». Трактату Вернадского «Биосфера» (1924) предшествовал его фундаментальный труд «История минералов земной коры» (1923). В начале 1920-х годов Вернадский укрепился в понимании живого вещества как интегрированной в земную кору «совокупности организмов, сведенных к массе, химическому составу и энергии», опираясь на эмпирические обобщения о константе живого вещества и его влияния на химический состав земной коры. Отмечая, что в геологической истории нет эпох с отсутствием следов жизни, Вернадский, с одной стороны, склонился к гипотезе космической «вечности жизни» (ссылаясь на обнаружение французом В. Галиппом микроорганизмов в метеоритах), с другой – подчеркивал геохимическую роль живого вещества в планетарном энергетическом равновесии.

Биосферология Вернадского позднее (с 1930-х годов) задала направление специальному учению о биогеоценозах как саморегулируемых средах для эволюции входящих в них популяций, а к концу ХХ века приобрела особую междисциплинарную весомость не только в научных кругах, но и в СМИ. С одной стороны, учение о биосфере легло в основу нового понимания механизма эволюции: естественный отбор действует в первую очередь как заполнение экологической ниши – системной вакансии[439]. С другой стороны, на биосферологии основана постановка самим Вернадским вопроса о превращении человечества в ведущую геологическую силу и о мыслящей оболочке Земли – ноосфере. Наконец, своим прямым предшественником Вернадского признали химик Дж. Лавлок и микробиолог Л. Маргулис,