На стол передо мной приземлился бифштекс.

— А раньше здесь заправляли судетские немцы? — спросила я.

— Почему вас это интересует?

— Просто подумала, почему на фасаде гостиницы написано Gasthaus.

— Новая вывеска выйдет дорого.

— А вы когда-нибудь задумывались, что вы не вполне законно владеете всем этим? Что на самом деле гостиница принадлежит кому-то другому?

Либор переставил солонку и перечницу с соседнего столика.

— Вы слышали о Лидице? — спросил он.

— А?..

— Нацисты расстреляли всех мужчин, живших в поселке, в качестве мести за покушение на протектора Богемии и Моравии Гейдриха в Праге, без доказательств о том, что кто-то из них был к этому причастен. Женщин и детей отправили в концентрационные лагеря и газовые камеры, кроме восьмерых детей, которые были в достаточной степени «расово чистыми», чтобы отдать их на воспитание в приемные семьи. После чего нацисты спалили дотла весь Лидице. И то, что мой дед завладел после немцев этой гостиницей, стало самым лучшим поступком, который он совершил в своей жизни.

Преувеличенно резкими движениями Либор собрал папки с меню и улыбнулся паре средних лет за соседним столиком — голландцы, наверное, — наполнил их бокалы вином, но, прежде чем отправиться дальше, обернулся ко мне:

— Здесь, кстати, кое-кто был, спрашивал о вас. Сразу после того, как вы уехали.

— Кто же?

— Вы хотите знать, кто он на самом деле или кем назвался?

Либор криво улыбнулся мне и продолжил дальше лавировать между столиками, несколькими минутами позже я увидела, как он прошел к стойке регистрации.

Он бросил визитную карточку передо мной тем же движением, с каким смахивал крошки со стола. Кусок мяса застрял у меня в глотке. Я оттолкнула от себя тарелку.

— Здесь вроде бы указано бюро переводов.

Антон Адамек. Что ему от меня было надо? Что-то с Даниелем? Или что-то еще? Но тогда почему он ничего не сказал мне, когда я звонила ему из поезда?

— Он сказал, в чем дело?

— Он спросил, куда вы направились и вернетесь ли. Это выглядело так, словно кто-то проникся к вам симпатией.

В том, как он это сказал, было что-то ехидно-едкое. Покраснела ли я? Не знаю, но то, что мне стало жарко, это точно. Впрочем, в зале ресторана и без того было душно и влажно от дыхания и пота. Что-то изменилось в тоне хозяина гостиницы. Не покривил ли он душой, когда сказал, что в его заведении больше нет свободных мест?

Я поблагодарила его и отвернулась к окну. Выпила вино и попыталась сосредоточиться на том, что мне теперь делать. Следует ли мне с кем-нибудь связаться? Посольство, адвокаты? Впрочем, время для подобных вещей уже позднее. Где проходит та грань, когда нужно действовать вразрез с желаниями другого человека?

Снаружи в темноте было мало что видно, только оконные отражения сидящих за столиками людей, тени и фигуры, сквозь которые проглядывало мое собственное отражение. Ощущение, что я должна что-то понять, разглядеть некую связь, которую мне никак не удается увидеть. Я заметила снаружи чей-то силуэт на углу улицы, едва различимый на фоне темной стены дома. На мгновение мне показалось, что это Антон Адамек, стоит и смотрит на меня. Я наклонилась, спрятавшись за занавеской. Или это просто какой-то подросток? Когда я выглянула снова, его уже не было.

Я вдруг поняла, что смертельно устала. Почти бессонные ночи, когда я засыпала на короткое время с тем, чтобы проснуться в тревоге, бесплодные раздумья. Страх сделал меня очень восприимчивой. Мне даже показалось, что я снова видела того мужчину из бара в отеле «У озера», его заурядную физиономию, там, на вокзале, когда делала пересадку в Дрездене.

Все, хватит! Надо взять себя в руки и мыслить трезво.

Вспомнилось, как садовник говорил о возможности увидеть то, чего не существует, о людях, которые восставали из мертвых и блуждали по округе.

Как тот мальчишка в больших башмаках и с белой повязкой на рукаве, что несется вверх по улице и вбегает в переулок, где находится книжный магазин, чтобы оттолкнуть деревянную крышку, забраться в люк и спрятаться в нем навсегда.

Я положила на столик оплаченный счет.

* * *

Время близилось к девяти часам вечера, с минуты на минуту начнут соревноваться между собой колокола, отбивая время. Я не знала, чей звон кому принадлежит: ратуше, протестантской церкви или католической для судетских немцев. Часть богатых возвращенцев из Западной Германии оплатила восстановление своих забытых святынь после падения железного занавеса, от кого же я это слышала? Кажется, от Курта Леманна. Их бог будет оберегать покой оставшихся здесь мертвых.

Какое-то время я не знала, куда мне направиться. Обратно в усадьбу, мириться с тамошним одиночеством? Я шла к машине, когда вспомнила о выпитом мною бокале вина. Выяснять, какое максимальное количество промилле разрешено в этой стране, у меня не было ни малейшего желания. Вместо этого я свернула в улочку напротив, следуя по следам перепуганного двенадцатилетнего мальчишки, который завернул за угол и мчался по переулкам.

За витриной книжного магазина было темно, но из окон квартиры наверху лился теплый свет. Я набрала номер телефона Марты и заметила внутри за занавесками движение. Кажется, у нее были гости.

Я извинилась за то, что позвонила так поздно. Марта ответила, что пустяки, беспокоиться совершенно не о чем, но ее голос звучал преувеличенно бойко, словно ей и в самом деле помешали.

— Если вы завтра будете в книжном магазине, — начала я, — то не могли бы вы посмотреть там одно имя, где-нибудь в книгах или документах внизу, конец тридцатых — первая половина сороковых годов… Мальчик из судетских немцев, его звали Людвик Блау.

— Разумеется, могла бы, — ответила она.

— Я обязательно заплачу вам за потраченное время.

— Это тот самый мальчик, которого вы искали?

— В 1945 году ему было двенадцать лет. Его мать могли звать Миленой.

Странно, но я вдруг подумала, что судьба Людвика мне гораздо понятнее и ближе, чем судьба Анны Джонс или то, что случилось с Даниелем. Я не могла себе толком объяснить почему, все так угрожающе запуталось, но мальчика я видела очень отчетливо, его лицо, постоянно — по ночам, когда не могла заснуть, во сне и вот теперь, когда я стояла на этой улочке.

Марта предложила мне зайти в магазин на следующий день с утра, в это время она там будет.

— Как вы? — спросила она напоследок.

— Нормально, — ответила я, — просто слишком много всего.

— Понимаю, — отозвалась она.

Тишина, спазм в животе. Да что она понимает?

— У нас тут болтают, — она замялась, — ну, вы знаете, как это обычно бывает…

— О чем же болтают на этот раз?