Борисов криво улыбнулся.

Громов вздохнул. Его внезапно охватила злость. Хотят увидеть, на что он способен? Прекрасно!

«Надеюсь, система безопасности записала этот разговор», — мстительно подумал Макс, представив, какое лицо будет у профессора, если Громов в одиночку сделает то, над чем вся его хваленая группа бьется несколько лет без особого результата.

— Хорошо, — сказал он, отступая назад, — если так... Ладно. Меня устраивает. Мне нужна история проекта и все промежуточные результаты. В форме, подходящей для нейролингвы. У вас здесь есть точка входа?

Профессор молча показал ему на самый дальний угол лаборатории, отгороженный архивными сейфами.

— Точка входа там. Всю интересующую информацию можете запросить у Дженни.

Макс вздрогнул, словно Борисов дотронулся до его уха чем-то горячим.

— У кого? — переспросил Громов.

— У Дженни, — повторил профессор.

— Кто это? — Громов механически потер кисть, чувствуя, что по ней пополз неприятный холод.

Борисов обернулся. На его бесстрастном лице возникло некое подобие саркастической улыбки.

— Вы не знаете Дженни? — усмехнулся он и продолжил совершенно серьезно: — А еще собираетесь работать над «Моцартом»... Стыдно, юноша! Я должен бы немедленно отчислить вас со своего факультета за такую некомпетентность.

Тут профессора перебил ровный голос интеллектуальной системы Эдена. Он тоже звучал довольно насмешливо:

— Профессор Борисов, я вынуждена напомнить вам о третьем параграфе пятого пункта правил Эдена. Вы не должны использовать угрозу отчисления в разговоре с учеником, даже если этот разговор ведется в шутливой форме, — произнесла она. — Незнание моего прозвища не является основанием для отчисления с факультета софт-инжиниринга.

— Ох, Дженни, — со вздохом ответил ей Борисов, — я настолько восхищен твоим совершенством, что с радостью выполняю все твои капризы. Обещаю не упоминать в разговоре с учеником Громовым возможность отчисления до тех пор, пока таковая не станет реальностью...

— Профессор Борисов, — перебила его Дженни. — Доктор Синклер еще пять лет назад добавил мне модуль понимания двусмысленности и скрытых подтекстов человеческой речи. Мне кажется, вы только что попытались задеть ученика Громова еще раз, хотя формально правил не нарушали.

Борисов приложил руки к груди и замер в почтительном поклоне.

— Снимаю шляпу перед твоим создателем, Дженни, — сказал он.

В ответ не было ни звука. Похоже, система посчитала, что разговор исчерпан.

— Интеллектуальную систему Эдена зовут Дженни?! — выпалил потрясенный Громов, продолжая растирать стремительно леденеющую кисть. — Но кто ее создал?!

Борисов уставился на него столь красноречиво, что никакие слова уже не были нужны.

— Послушайте, ученик Громов, — сказал он, — я только что дал обещание не произносить этих страшных слов даже в шутку. Но вы меня просто пугаете. Или это у вас шутки такие? Я даже представить не могу, как можно поступить в Эден, да еще на мой факультет и не знать, что первую, а ныне самую совершенную интеллектуальную систему комплексного управления жилой средой создал доктор Синклер. Он назвал ее «Дженни» — в честь своей дочери.

— Ах да... — Громов судорожно схватился за висок, где внезапно забилась мигрень. Вроде той, что одолела его во время Посвящения. — Я вспомнил. Я знал, но забыл. Переволновался... Ну я, пожалуй, подключусь к нейролингве. Вы не против?

— Делайте все, что вам угодно, ученик Громов, — равнодушно ответил Борисов, отворачиваясь.

В следующую секунду профессор уже снова глазел в монитор, не обращая на Макса никакого внимания.

* * *

— Хорошо, — беззвучно, одними губами ругался Макс, подсоединяясь к эденской нейролингве, — сам так сам... Сейчас просмотрю историю, структуру, список задач... Ладно. Не хотите помогать — не надо. Так даже лучше. Открытие всегда делает кто-то один. Думаете, я вам не нужен? Ошибаетесь. Это вы мне не нужны.

Им овладела беспокойная нервность, какая всегда появлялась перед какими-то очень важными делами. Руки мелко подрагивали. Мысли лихорадочно прыгали. В таком состоянии было трудно сконцентрироваться на чем-то одном, но если уж получалось — мозг работал так быстро, четко и ясно как никогда.

Из ящика рядом с точкой входа Громов взял стерильный одноразовый набор силиконовых контактов. Разумеется, в Эдене к его главному детищу — нейролингве — подключались совсем не так, как во всем остальном мире. Технопарк жил в будущем.

Макс наклеил ушные контакты. Они были самые маленькие и помещались в едва заметной впадинке за мочкой уха. Затем вынул пластинку с контактами для пальцев. Последовательно приложил все десять к нужным силиконовым кружкам. Последними надел линзы. Откинулся назад в кресле и провел смарт-картой по замку.

— Ученик Громов, вход, — скомандовал он системе.

Перед глазами быстро понеслись строки загрузочных команд. Возникло главное меню. Макс выбрал поиск и произнес:

— История проекта «Моцарт».

На экране вспыхнула надпись: «Проводится идентификация ДНК». Ее сменила зеленая плашка «Доступ разрешен».

Еще через мгновение перед глазами бешено понеслись скрипты, чертежи, статьи, отчеты... Уши буравил монотонный, едва различимый, как световое сверло, звук голоса, читавшего информацию так быстро, что различить отдельные слова не смог бы никто.

Прошло два часа, а Громов все еще сидел в кресле. Кончики его пальцев едва заметно подрагивали. Он успел узнать, что проект «Моцарт» на самом деле гораздо старше, чем Макс думал.

— Он возник почти одновременно с Эденом, больше пятнадцати лет назад, — с удивлением прошептал Громов.

Первым руководителем «Моцарта» был сам доктор Синклер. Пять лет назад его сменил профессор Борисов. Однако ни тот ни другой особенных успехов не добились. Зато одна из хакерских атак на Эден едва не уничтожила все результаты работы.

Что-то важное, то, что Громов интуитивно ощущал как главное, постоянно ускользало, тонуло в бесконечном количестве технических и организационных подробностей. Что-то странное, мелкое, невозможно определимое. Нечто. Его не знаешь, не можешь назвать, не имеешь представления, где оно находится и как выглядит. Но когда случайно натыкаешься — сразу понимаешь, что это оно. То самое, что позволяет сразу увидеть действительность. Когда становится ясно, где правда, а где ложь. Что истина, а что заблуждение. Это нечто беспокоило Макса. Он давно перестал следить за цифрами в нижнем углу экрана, которые показывали, сколько времени Громов подключен к нейролингве. Он снова и снова возвращался в главное меню и просматривал одни и те же файлы в замедленном режиме. То, что он уже знал благодаря тому, что нейролингва внедрила информацию в его память, сильно облегчало задачу. Теперь можно было сосредоточиться на каком-то разделе, на отдельных фактах, углубляться в них, искать что-то рядом и около.