– Я уверен, ты пойдешь своими обычными окольными путями, – заметил сэр Гавейн, строго взглянув на брата. – Недаром же тебя всегда находят в потайных местах за нечестными и коварными планами.

– Я прошу тебя, государь, – сказал Мордред, – объявить сэра Ланселота изменником короля и королевства!

– А я напомню тебе, государь, – сказал Гавейн, – что, если ты начнешь войну с сэром Ланселотом, на его сторону встанет много королей и именитых рыцарей. Позволь напомнить также, сколько раз сэр Ланселот совершал ради тебя удивительные подвиги, на деле доказывая свое превосходство над всеми нами. Не он ли освободил из подземелья сэра Туркина двадцать наших рыцарей?! Не он ли неоднократно вступался за честь короля и королевы и поддерживал добрую славу Круглого стола?! Я думаю, государь, такие деяния не должны забываться!

– Я не желаю междоусобицы, – проговорил король. – Неужели вы этого не понимаете? Знай, сэр Мордред: я не начну войны, пока у меня не появятся доказательства измены Ланселота. Он лучший и доблестнейший из всех моих рыцарей, и раньше чем судить, я должен выслушать его. Насколько я его знаю, он явится сюда и вызовет на поединок своего обвинителя, и, смею надеяться, Бог укажет правого. Пошлите же вестника к сэру Ланселоту; пусть он, верный рыцарскому долгу, придет ко мне для ответа на возводимое на него обвинение.

Однако это не соответствовало намерениям сэра Мордреда, не сомневавшегося в том, что стоит Ланселоту вернуться ко двору – и он сумеет рассеять все подозрения. Поэтому, когда гонец отправился к Ланселоту, Мордред послал ему вслед слугу, который убил гонца в лесу и скрыл его тело под кустом.

По прошествии некоторого времени Мордред подговорил сэра Мадора потребовать казни королевы, так как никто не изъявил намерения биться за нее.

Но король отсрочил свое решение в надежде, что Ланселот непременно откликнется на его зов. В волнении король смотрел на дверь, с минуты на минуту ожидая появления знаменитого рыцаря.

Вместо него вошел коварный слуга сэра Мордреда и бросился к ногам короля.

– Смилуйся, государь! – воскликнул он, задыхаясь как от быстрого бега. – Я только-только прибыл оттуда, где скрывается Ланселот с друзьями. Я служу одному из них; но их измена мне ненавистна, и потому я решил всё поведать тебе. Сэр Ланселот убил гонца, посланного тобой, государь, едва тот успел передать ему твое приказание. При этом рыцарь воскликнул: «Вот мой ответ на дерзкие слова того, кому уж недолго быть королем!»

Король устремил на вестника пристальный взгляд, полный печали, способный смягчить сердце всякого; но слуга Мордреда – жестокий, закоренелый негодяй и убийца – не опустил наглых глаз.

– Значит, сэр Ланселот изменился, – промолвил король и с поникнувшей головой и повлажневшим взором направился в свои покои.

Однако сэр Мадор не дал ему уйти и, снова выступив вперед, повторил свою просьбу.

– Делайте что хотите, – с трудом произнес король и удалился.

– Увы, – воскликнули Гавейн и Гарет, – теперь королевству грозит гибель, и благородное братство рыцарей Круглого стола распадется в междоусобной войне!

Немного погодя к Гавейну явился паж, приглашая его к королю.

– Гавейн, – обратился король к вошедшему рыцарю, – я был чересчур снисходителен к Ланселоту. Он убил одиннадцать рыцарей Круглого стола и моего вестника. Слава ослепила его, и рыцарь не желает довольствоваться меньшим, чем мое королевство. Во имя справедливости и ввиду настояний сэра Мадора отведи королеву на костер. Пусть все совершится по закону. А затем мы схватим сэра Ланселота и предадим его позорной смерти.

– Господь не допустит меня быть свидетелем подобных деяний! Я не верю доносам на Ланселота, – возразил Гавейн.

– Как?! – воскликнул король. – Мне кажется, у тебя нет оснований любить его – сегодня ночью он убил твоего брата Агравейна и еще несколько твоих родственников. Не забудь, Гавейн, что недавно в сражении с пограничными лордами он убил двух твоих сыновей.

– Государь, я помню об этом, – сказал Гавейн. – Я горько оплакивал сыновей, но они сами искали смерти, хотя я предостерегал их, и потому я не стану мстить Ланселоту и не изменю своего мнения о нем.

– Тем не менее, – продолжал Артур, – я прошу тебя, передай твоим братьям Гахерису и Гарету, чтобы они вместе с тобой проводили королеву на костер и произнесли над ней приговор.

– Нет, государь, – с горечью возразил рыцарь, – я не согласен присутствовать при позорной казни столь благородной королевы.

– В таком случае, пусть мое повеление исполнят Гарет и Гахерис.

– Они моложе меня, – заметил Гавейн, – и не осмелятся ослушаться короля.

Призвав к себе Гарета и Гахериса, король Артур сказал им, чего он требует от них.

– Государь, – заметил Гарет, – ты имеешь право приказывать нам сопровождать королеву на казнь, но да будет тебе ведомо, это противно нашему желанию. Мы исполним твою волю, но заявляем, что отнюдь не воспротивимся ее насильственному освобождению, если представится случай.

– О горе! – со слезами воскликнул Гавейн. – И довелось же мне дожить до такого дня!

Рыцари отправились к королеве и с глубокой скорбью просили ее приготовиться к смерти. Гвиневера побледнела, но осталась спокойна: она решила вести себя, как подобает гордой королеве, к тому же ее поддерживало сознание своей непричастности к злому делу.

Гвиневеру одели в самое скромное платье, потом явился ее духовник и отпустил ей грехи. Придворные дамы и лорды рыдали и в отчаянии ломали руки.

В сопровождении оруженосцев и рыцарей королева направилась к лугу за городской стеной. Столпившиеся на улицах города женщины плакали, причитали и шептали побледневшими губами молитвы, прося Бога избавить кроткую королеву от ужасной смерти.

Молодые ремесленники, вооружившись толстыми дубинами, мечтали броситься на выручку королевы – их юные сердца жаждали подвига. Однако они понимали: им не одолеть закованных в доспехи рыцарей.

Никто из горожан, потрясенных ужасным зрелищем, не заметил человека в простой крестьянской одежде, который, когда королева со стражей вышла из дворца, бросился из толпы в узкий переулок, где его ждал слуга с лошадью. С несвойственной крестьянину ловкостью он вскочил на коня и, стремительно промчавшись по улицам, через северные ворота вылетел в поле.

Между тем королеву сквозь толпу скорбных женщин и угрюмых мужчин, провожавших рыцарей злобными взглядами, привели на луг за северной стеной. Посередине арены уже высился позорный столб. Королеву привязали к нему и обложили до колен связками хвороста. Подошел священник, старавшийся ободрить ее, но Гвиневера, казалось, ничего не сознавала и не слышала.

На арене выстроился отряд рыцарей человек в сто: некоторые на конях, но большинство пешие. Многие последовали примеру Гарета и Гахериса и явились безоружные. Но сэр Мадор был в полном вооружении – он приготовился к поединку. Позади него теснились его родичи, все на конях.