— Возможно, он хотел проверить, сможет ли голова пролезть в это отверстие, — сказал Мейсон.

— Будущий Гудини, — усмехнулся я, надеясь заставить напарника рассмеяться.

Отношения между нами были по-прежнему напряженными, хотя я прикладывал все усилия, чтобы на работе быть предельно собранным. В некоторые дни, когда голова кружилась от страха, что Эмбер все еще может напустить на меня полицию, когда сердце бешено колотилось, а на грудь, казалось, наваливался огромный валун, у меня оставался единственный способ нормально отработать день — принять половинку таблетки валиума перед тем, как выехать из дому. Я держал данное себе обещание принимать лекарство только в случае, если мучившая меня тревога становилась невыносимой и это могло сказаться на моей работе. Так что у меня еще оставалось несколько таблеток из тех, которые я вытащил из пластиковой сумочки той женщины. Но их было уже катастрофически мало, и я не представлял себе, что буду делать, когда они закончатся.

Мейсон не рассмеялся над моей тупой шуткой. Вместо этого мы молча сели в машину и направились в парк. Понадобилось не слишком много времени, чтобы извлечь ребенка из ограждения. Там уже работала пожарная бригада, которая распилила прут решетки, чтобы освободить бедолагу. Так что нам осталось лишь осмотреть мальчишку на предмет серьезных травм, которых у него не оказалось, а затем дать ему ибупрофен и положить два пакета со льдом на легкие повреждения и небольшие припухлости на шее. Его родители тоже были там и подписали документ, что отказываются ехать в отделение экстренной помощи. Так что, когда они сели в машину и направились домой, мы с Мейсоном снова взобрались в нашу карету «скорой помощи». У меня было ощущение, что понадобится по меньшей мере взрывчатка, чтобы разбить стену, возникшую между нами.

— Эй, — начал я, надеясь, что смогу достучаться до него. Вернуть наши былые отношения. — Мы можем поговорить?

— О чем? — спросил он, вставляя ключ в зажигание. Он даже не взглянул на меня.

— Не знаю. Раньше мы часто разговаривали. Мы были друзьями, обменивались шутками. А сейчас ты говоришь со мной, только если дело касается нашей работы.

— Мы напарники. И предполагается, что мы должны разговаривать о работе.

— Да ладно, Мейсон. Ты понимаешь, что я имею в виду.

Я хотел, чтобы он сказал, что все будет хорошо или что его беспокоит что-то другое, поэтому он так холодно держится со мной. Я хотел, чтобы он сказал, что не думает, будто Эмбер говорила правду.

— Я не очень понимаю, что ты хочешь, чтобы я ответил тебе.

— Расскажи мне, как идут дела у Джии и малышки. Пойдем вместе выпьем пива, как мы это делали раньше. Давай поговорим о том, какой говнюк мой отец. Все, что угодно, только не это дерьмо, когда мы говорим только о работе.

Он подождал мгновение, прежде чем ответить, а когда заговорил, на лице его было написано отвращение.

— Я не могу это сделать, парень. Слишком многое изменилось. Я могу работать с тобой, буду стараться хорошо делать свое дело, но это все.

На этот раз мне пришлось сделать паузу, прежде чем ответить. Я смотрел ему в глаза, стараясь не отводить взгляда.

— Это из-за того, что случилось на вечеринке?

Он кивнул головой.

— Я не могу притворяться, что не видел, как Эмбер была потрясена. Как она плакала. Как не хотела, чтобы я дотрагивался до нее. Я должен был бы понять, что она была не просто пьяна. Она была в шоке.

Я сгорбился в кресле и опустил взгляд. Меня затошнило. И тут в голову пришла мысль.

— Я так понимаю, что ты рассказал обо всем этом Джие.

— Она моя жена. Я все ей рассказываю.

Я снова посмотрел на него.

— Значит, это ее работа? В знак женской солидарности. Это она сказала тебе, что мы больше не можем оставаться друзьями?

Слова прозвучали более уничижительно, чем я хотел. Что-то похожее мог сказать мой отец. Увидев яростный взгляд моего напарника, я понял, что переступил черту.

— Пошел к черту, — со злостью сказал он. — Это не имеет никакого отношения к Джии. Это мое решение. Я работаю в «скорой помощи» гораздо дольше тебя. Я видел женщин сразу после того, как на них нападали. Они выглядели в точности такими же, как Эмбер тем вечером.

Я помолчал, пытаясь переварить его слова.

— Ты думаешь, что я изнасиловал ее.

Мой голос был тихим, и в нем прозвучал страх.

На этот раз мой напарник не колебался.

— Да, парень, я так считаю.

Черт! Хотя я все время переживал из-за того, что он так думает, я не давал себе поверить в это до настоящего момента, когда он произнес эти слова.

— Итак, полагаю, на этом разговор закончен, — выдавил я, пытаясь побороть охватившее меня нервное возбуждение.

Мейсон ничего не ответил. Вместо этого он завел мотор и выехал со стоянки на дорогу. Мы не разговаривали, даже когда он парковался возле станции «скорой помощи», где нам предстояло ждать очередного вызова. Когда мы поднимались по лестнице в комнату отдыха, я думал о том, что мне сказать. Я хотел, чтобы он признался, что сделал чудовищную ошибку. Но на единственный вопрос, который вырвался у меня, я не был уверен, что хочу услышать ответ.

— Что, по-твоему, я должен сделать? — спросил я, и он остановился на верхней ступени лестницы, повернулся и посмотрел на меня долгим и жестким взглядом.

— Признайся в содеянном, — сказал Мейсон. — Ответь за свои поступки. А потом обратись за помощью к психиатру, чтобы больше этого не повторилось.

В этот день у нас больше не было вызовов, так что к концу смены, около девяти часов вечера, я поехал домой, хотя в том мучительном состоянии возбуждения и паники мне меньше всего хотелось остаться дома в одиночестве. Я никак не мог забыть слова Мейсона: «Признайся в содеянном. Ответь за свои поступки. А потом обратись за помощью к психиатру». Я начал подумывать о том, чтобы поехать прямо в полицейский участок и поговорить с детективом. Я представил себе, как стану описывать события той ночи, принимая вину на себя за то, что все пошло не так, даже несмотря на то, что я с трудом вспоминал все детали происшедшего.

«Я не могу сделать это, — подумал я, направляя свою машину в центр города и останавливаясь на парковке около популярного бара „Ройял“. — Я не могу признаться в том, чего я в действительности не делал».

Я неспешно вошел в бар и обнаружил, что заведение было уже почти переполнено. Множество студентов и людей постарше, между тридцатью и сорока годами, играли на бильярде, бросали дротики или танцевали под музыку популярных хитов восьмидесятых. Пробираясь между столиками, я наконец нашел свободный барный стул в самом конце стойки.

— Что я могу предложить вам? — спросил юный бармен. Ему самому вряд ли было больше двадцати одного года.

— Пирамид Хефевайцен[11], — сказал я, доставая из кошелька десятидолларовую купюру и кладя ее на стойку. — С лимоном.