Рядом что-то плюхнулось.

Я обернулся к «Киннакиту».

Вайолет вынырнула, отчаянно колотя по воде ногами и неуклюже размахивая руками. При этом она каким-то чудом не только оставалась на поверхности, но и двигалась в мою сторону.

– Ты что делаешь? – стуча зубами, спросил я, когда она добралась до отмели и встала.

Вайолет трясло так, что ответить сразу она не смогла.

– Они убили моего мужа.

Мокрая с головы до ног, женщина расплакалась. Дыхание слетало с ее губ клубочками пара.

– Ты о чем…

– Я видела его, Эндрю! Макс висел в той жуткой комнате!

Она посмотрела мне в глаза с каким-то отчаянием, как будто ждала, что я скажу ей что-то другое, какую-то прекрасную, сладкую ложь.

Я обнял ее, и мы стояли, дрожа, в этом горьком рассвете.

– Мне некуда возвращаться.

– У тебя семья, друзья и…

– Без него ничего не получится.

Я сжал ее лицо обеими руками.

– Скажи мне, чего ты хочешь?

– Не знаю, но все изменилось. Я не могу вернуться домой.

Она отстранилась и поплыла к берегу, до которого оставалось ярдов сорок. Я последовал за ней.

Солнце уже полностью поднялось над морем и сияло теперь над ним.

Кружилась голова.

Мир вокруг немного туманился.

Я скользнул под воду, потом все же пробился на поверхность. В следующий раз там и оставайся.

Вайолет первой добралась до берега и теперь стояла и плакала.

До меня наконец стало доходить.

Ее сделали вдовой. Она видела такое, что выпадает на долю немногих, не считая тех, кто побывал на войне.

По воле чудовища она оказалась брошенной в пустыне одиночества.

Но и я был там же.

Был – и нашел выход.

И теперь могу показать его ей.

Девять месяцев спустя

Вайолет проснулась.

Протерла глаза.

Было утро.

Макс ворковал в колыбельке.

За кухонным столом, в поношенном фланелевом халате, над стопкой страниц с карандашом в руке склонился, внося поправки в рукопись, Эндрю. В камине – небольшой огонь, которому еще только предстоит выгнать из угла ночной холод.

Сильно пахло крепким кофе.

– Доброе утро, – сказала она.

Эндрю повернулся и посмотрел на нее сквозь упавшие на глаза волосы.

– Доброе утро.

Она подползла к краю кровати, приподнялась, заглянула в колыбельку и подняла сына. А когда подтянула сорочку, его маленькие мокрые губки раскрылись и жадно приникли к ее темному, набухшему соску. Откинувшись на спинку кровати, она наблюдала за ним.

И малыш смотрел на мать из-под ресниц.

Эндрю поднялся из-за стола и подошел к ним.

– Что-то не так?

Вайолет покачала головой:

– Всё в порядке. Это хорошие слезы.

* * *

Озеро было темным, как черный чай, и прозрачным до самого дна. Со всех сторон его обступили черные ели. Даже в середине августа вода оставалась ледяной и теплела только в полдень, когда солнечные лучи падали почти отвесно и доставали до мягкого, заиленного дна, а сам солнечный свет превращался в сияющий зеленый поток, теплый, как вода в ванной.

Эндрю вынырнул. Голый, он с удовольствием впитывал юконское солнце, размышляя о том, как закончить свою автобиографию. Может быть, вот этим? Озерцом в долине, у подножия гор?

Описано было все: Пустошь, Орсон, Внешние отмели, Кайты, «Киннакит». Оставалось только поклониться на прощание и отступить за занавес.

Эндрю прошел последние футы и ступил на берег. Стянул в хвост волосы, обмотался полотенцем и упал на расстеленное и согретое солнцем полотенце. Вайолет подала ему темные очки; он водрузил их на переносицу, откинулся на спину и закрыл глаза.

– Ну как? – спросила она.

– Чудесно.

– Пожалуй, я тоже окунусь. – Вайолет посадила сына на грудь Эндрю. – И не подсматривай, Энди, – предупредила она, хотя ее живот практически вернул прежнюю форму. Ви родила три недели назад в больнице Уайтхорса. Эндрю был рядом.

Теперь, пока женщина раздевалась, он присматривал за укутанным и спящим Максом.

– Всё, я иду.

– На середине тоже тепло.

– Не подглядывай.

Вайолет ступила в воду с вязкого берега, и ее короткие светлые волосы заблестели в солнечном свете, как шампанское с клубникой.

Макс, проснувшись, едва слышно пискнул.

Эндрю склонился над ним.

Малыш зевнул, открыл глаза и увидел знакомое бородатое лицо.

– Боже, как же здесь хорошо! – воскликнула Вайолет, смеясь.

А Эндрю уже представил окончание книги.

Приступы паники у Ви все реже, хотя я и просыпаюсь порой среди ночи, услышав, как она плачет в подушку. Иногда она зовет меня, просит спуститься и посидеть с ней. Иногда она плачет одна. Мы редко говорим о том, что случилось на Внешних отмелях. Мы не строим планов на будущее. Ей нужно пожить в настоящем. Как и мне.

Какое необычное и прекрасное лето – в лесу, с Ви…

Так покойно мне еще не было.

* * *

К вечеру небо стало бледнеть, и они пошли домой – прогулка в четверть мили через лес по лосиной тропе.

Эндрю задержался – погасить костер.

Вайолет вошла в дом, положила сына в колыбельку и села за кухонный стол с ручкой и бумагой.

Не зная, что сказать, она потратила бо́́́льшую часть слов, описывая Макса.

Перечитывая это письмо об их внуке, Вайолет представила Эберта и Эвелин за городом. У них там сумерки, и они сидят на веранде их выкрашенного белой краской дома, вдыхая туманный воздух с приятной ноткой навоза.

Она почти ощутила запах отцовской трубки и увидела то же, что и они: широкие луга, амбары, мягкий, голубовато-зеленый горизонт с начинающими ронять листья деревьями, которые не пережили бы и одной юконской зимы. На мгновение ею овладела тоска по дому, по этим деревьям, по отцу и матери.