Немцы начали продвигаться вперед, как и предполагалось. А могло ли быть иначе? Сомневаюсь…

Сначала мимо нас по улице просто пролетела пятерка грузовиков в сопровождении трех бронемашин разной степени помятости из дивизии генерала Роуза. Парни драпали, и делали это, я вам скажу, знатно. Только пыль столбом. Кинг долго матерился вслед беглецам за порванные провода, ведущие к ракетам. Пришлось напрячь рейнджеров еще немного и зарыть проводку в разбитый асфальт… Потом следом за автомашинами по нашей и соседней улице хлынули волны отступающих солдат из 3-й бронетанковой и 6-й стрелковой дивизий. Среди них не было ни одного рейнджера, а значит, Гримвэй либо уже ушел в соседний район, как и было оговорено, либо еще даже не вступил в бой, ожидая удобного момента, либо самое ужасное — он и два взвода уже погибли… Черт, даже и не думай о подобном, лейтенант!..

Затем пришла беда — прямо на плечах у отходивших солдат висели немцы… Несколько взводов отступающих остановились недалеко от нас и чуть было не полезли в заминированные дома и проулки. Кинг опять матерился и посылал всех и вся далеко и надолго. Солдат, решившихся помочь нам с засадой, разместили ниже по улице, за нашими спинами. Когда мы начнем отход, они прикроют, а потом мы их. Надо им пулемет выделить. Или не надо? У них свой есть? Даже два? Прекрасно! Ну, вроде все решили…

Укрываясь в тени за грудой обломков на полуразрушенной крыше единственного уцелевшего в квартале четырехэтажного здания, я разглядел в бинокль немецкую разведку, залезшую в зону нашей ответственности. Легкий бронеавтомобиль Sd Kfz 222 с автоматической 20-миллиметровой пушкой, не поднимая пыли, медленно выехал из-за здания и замер, спрятавшись за грудой обломков. Высунувшаяся из башенки голова в наушниках с минуту рассматривала окружающий мир и что-то говорила в микрофон рации. Еще через минуту броневик медленно сдал задом и скрылся за зданием. Оставив наблюдать дальше Райта и Холса, я как можно быстрее спустился на первый этаж здания и произнес слова, ознаменовавшие начало долгого дня рейнджеров первого взвода:

— К бою!..

Мысль о том, что бой будет легким, когда для него все готово, оказалась правильной лишь для первого боя.

Отряд немцев, возглавляемый средним танком Pz IV (я рассмеялся, увидев, что по улице идет классическая «четверка» моего мира, только с новой башней и длинноствольной 75-мм пушкой), мы расщепили на атомы точным залпом ракетных ловушек. Танку не повезло конкретно. Его броня не смогла противостоять паре кумулятивных ракет, пробивших бортовую и доставших боекомплект. Башню танка забросило на соседнее двухэтажное здание…

А потом… Потом три часа шла мясорубка, бойня, кровавая баня. Называйте это как хотите — факт убийства одних людей другими остается фактом. От моего сознания остались лишь логические механизмы, жизненно важные инстинкты и навыки и все знания о том, как правильно воевать и выживать в сражении. Ни эмоций, ни чувств. Нет, я действовал не как бездушная машина, но мозг запоминал события лишь отрывками.

В большом зале разрушенного магазина я сидел в окружении уставших рейнджеров.

— Энди, дай-ка мне еще кусок хлеба, у меня еще осталось немного супа. — Кто-то подкрепляется после боя. Силы у всех сгорали с бешеной скоростью.

— Джимми, у тебя есть нитки? Я свои потерял. О! Спасибо, Джимми. — Кто-то зашивает порванную форму. Беготня по развалинам не прибавляла прочности одежде.

— Сержант, наш паинька Лайлз, конечно, молчит и строит из себя Супермена, но думаю, у него более серьезная рана, чем он говорит. Надо его осмотреть. — Кто-то заботится о товарищах. Ведь рейнджеры, хоть еще и не стали закаленными сражениями ветеранами, но их дух уже крепок, и не все желают признаваться в слабостях.

По сути — это бытовые мелочи нашей новой жизни. Но кто мы без них? Машины?.. Я, похоже, машина. Сейчас мой разум пытался пробудить память… Что со мной было? Что я видел? Вспоминай…

Помню пульсирующую перед глазами вспышку пламени, вырывающегося из ствола моего автомата Томпсона. И мелькающие золотистые гильзы. Я ведь левша и оружие держу в левой руке. Верно, поэтому и гильзы перед глазами пролетали. Хе, кроме вспышек и гильз было много убитых врагов…

Еще помню запах гари после выстрела из базуки и искристый всполох разрыва кумулятивной гранаты, прожигающей борт вражеского танка. Точно, тяжелый танк фрицев! Это был один из тех, о которых говорил сержант Пул… Да, опасная машина, согласен. В лоб ни гранатомет, ни 76-миллиметровая пушка «Росомахи» не пробивали. Видел, как самоходка с сотни метров выстрелила в лоб громадины бронебойным. А у зверюги лишь царапина и тонна презрения осталась. Но в борт-то пробивается, сволочь, еще как пробивается! Те самые бойцы, что остались с нами в начале отступления, обеспечили прорыв во фланг наступающей группы. Они отсекли пехоту, а я сделал решающий выстрел и сжег гадину. А прежде мельком ее оценил.

Корпусом машина похожа на «пантеру» нашего мира — наклонный лоб и срезанная под углом корма, а башней на «Королевский тигр» — сплюснута с боков и вытянута в длину. Ходовая зато не классическая немецкая «шахматка», а нечто очень похожее на подвеску Кристи — большие опорные катки, как на БТшках и тридцатьчетверках моего мира. Пушки на этих машинах точно 88-миллиметровые: очень уж здоровые дыры в броне остаются от попадания их снарядов. Но вот длина ствола у них что-то не очень большая — на глаз метра три, если учитывать дульный тормоз…

Но, несмотря на всю мощь и опасность этих танков, мы все равно их гасили, и самоходчики на своих «Росомахах» давали им прикурить! Отважные были парни из той роты… Я помню, как последняя САУ с номером «3» на развороченной башне, тяжело дымя горящим двигателем, пошла на таран с «четверкой», неожиданно выскочившей прямо перед нами. Это была месть за погибших братьев-самоходчиков, это было желание помочь моему взводу, застрявшему под огнем, это было самопожертвование… Я вернусь к генералу Роузу и обязательно расскажу ему о героях из роты «Браво» 643-го истребительного батальона. Расскажу о самоходке номер 3… Черт!..

А те раненые пехотинцы, которых мы волокли, несмотря на преследование взбешенных фальскримегерей? Проклятые парашютисты появились из ниоткуда и тут же уцепились за нас. Сколько, черт возьми, у них было единиц автоматического оружия? Только и слышно было трататаканье их автоматов и пулеметов… Эх, ну почему капитан с отстреленной ступней потребовал оставить его бойцов и себя для обеспечения прикрытия моего взвода и остальных раненых? Ведь на смерть верную сам просился! И я его понимаю… Почти каждый рейнджер на себе по раненому тащил, потому что никто не желал оставлять за собой тех, кого можно спасти. И все равно некоторых оставили… Все, что я смог сделать для капитана и его ребят, — так это оставить им две сумки с гранатами, базуку с парой осколочных зарядов и пачку морфия. Все. Последние дары живых живым…

Но все верно! Не останься они на том перекрестке прикрывать наш отход, никто бы не ушел. Никто.

Проклятье! И ведь это лишь малые детали всего того, что происходит в городе. Холс время от времени сообщает последние вести о ходе обороны. На севере, северо-западе и западе города бои для врагов ничем хорошим пока не заканчивались. Сильно сказывалось сосредоточение на этих направлениях большого количества танков, самоходок и артиллерии, подчиненных одному командиру — генералу Роузу. Да и авиация наша там работала прилично. Артиллерию противника удалось сильно потрепать. Вначале они сильно долбали, с ожесточением, на износ стволов, но потом нашему командованию все это надоело, и по наведению группы рейнджеров из второй роты, занимавшихся шалостями в ближних тылах наступающих групп противника, сработали три звена штурмовиков.