Начопер, будучи занят своим делом, поначалу не обратил на него внимания, но потом вспылил и решил отчитать за неумение вежливо разговаривать со старшим по званию. Однако, увидев содержимое шлемофона, тут же изменился в лице и, не докончив мысли, бледнея, опустился на скамейку и впал в обморочное состояние. Позже стрелок не смог объяснить, что его привело на КП. Видимо, он был в состоянии аффекта и не контролировал свои действия.

Недоученность и несоблюдение инструкции по технике пилотирования Ил-2 стоили жизни Ларину, а другим послужили наглядным примером того, чем заканчиваются ошибки летчика на взлете. На аэродроме Зайцево мы похоронили больше всего летчиков. В большинстве случаев они гибли над территорией противника. Их редко когда находили, да и заниматься этим было некому. Забирали, только когда было точно известно, что погибший экипаж наш.

Как-то раз наша группа возвращалась домой. На окраине деревни севернее станции Бычиха я увидел горевший дом, в который врезался самолет Ил-2. Подойдя ближе, обратил внимание на опознавательный знак нашего полка, наносившийся на фюзеляж. Номера рассмотреть не сумел – он уже обгорел. По прилете доложил командиру. Через несколько минут выяснилось, что самолет этот из 2-й эскадрильи. Летал на нем летчик Смоленцев. Он погиб вместе со стрелком. В Брянске цыганка нагадала ему прожить до девяноста лет. Не знаю, насколько он верил ее предсказанию, но судьба решила по-своему. Не вернулся с задания и его напарник. Видимо, он погиб еще в районе цели.

Гибель товарищей тяжело переносилась нами. Но жизнь есть жизнь. Известно, что человек ко всему привыкает. Так было и у нас: днем похоронят человека, скорбим по нему, а вечером, смотришь, в какой-то землянке заиграл баян. Играли обычно Барчан и Назаренко. Сначала исполнят что-то грустное, а потом непременно «Землянку» с «Огоньком», а затем и что-то более веселое. Танцев заранее не планировали. Возникали они стихийно. Молодость брала свое. Скорбь на фронте проходила быстро. Отдых и нервная разгрузка для людей были необходимостью. Не будь этого, было бы крайне трудно завтра начинать боевую работу.

Несмотря на потери, боевой дух в полку был высоким. Нередки были шутки и подтрунивания друг над другом. Однажды досталось и мне. В авиашколе нас приучили спать голыми. Я к этому привык и считал, что только так можно нормально выспаться. Не расставался с этой привычкой на фронте и даже после войны. Зная, в каком виде я сплю, летчики эскадрильи решили надо мной подшутить.

В одну из темных февральских ночей, когда я крепко спал, потихоньку подняли меня вместе с койкой и вынесли наружу. Койку поставили на снег метрах в тридцати от дома. Проснулся я от сильного холода. Открываю глаза и вижу снег. Понял, что это проделка ребят, но никого из них не видно. Окликнул – тишина. Поднимаюсь с постели, набросив на плечи одеяло, и иду к дому. Барабаню в дверь – никто не реагирует. Слышу чей-то шепелявый голос: «Спой арию цыганского барона – тогда откроем». Петь я не умел и не пел никогда, поэтому пригрозил им: «Если не откроете, начну палить из пистолета». Только после этого меня впустили. В свое оправдание они сказали, что сделали это, чтобы отучить меня спать голым.

Как-то в Зайцеве мне приснился сон: на Красной площади парад войск в ознаменование победы над Германией. Я стою в колонне летчиков. Они в парадной довоенной синей форме без погон. Народ ликует, на лицах улыбки, крики «Ура!», «Победа!». От сильного возбуждения я проснулся. Утром рассказал о нем товарищам. Они восприняли его как плохое предзнаменование и сказали: «Тебе до конца войны не дожить, как и большинству из нас. Обычно сны не сбываются». Все это слышал техник звена Тухтаров. Подойдя ко мне поближе, он тихо вполне серьезно сказал: «Поверь мне – на параде ты будешь. Я это чувствую. Вот когда вернешься с него, я тебе об этом напомню». Его слова подбодрили меня. Появилась особая уверенность и какое-то необъяснимое чувство, что я обязательно доживу до Победы.

На аэродроме Зайцево мне довелось столкнуться с одним необычным явлением. Однажды на взлете я почувствовал, что глазам мешает откуда-то взявшаяся небольшая тряпочка. Когда перешел в набор и можно было снять руку с сектора газа, решил убрать ее, непонятно как оказавшуюся на голове. Взял ее и глазам своим не поверил – ею оказалась мышь. Повертев зверька в руках, выбросил ее в форточку. Через несколько дней произошел второй подобный случай. Только теперь мышка сидела на правой руке, державшей ручку управления. Избавился от нее таким же путем.

Рассказал об этом ребятам. Они сказали, что выбрасывать за борт не надо было – плохая примета. Пусть бы себе жили, а теперь жди – собьют. Я возразил, что если реагировать на все приметы, то тогда вообще летать не придется. А вообще-то факт появления мышей в самолете был небезопасен для полетов. Они грызли обмотку радиоаппаратуры, и в случае пробития бензосистемы мог произойти пожар.

Февраль – особый месяц для Красной Армии. Как известно, 23-е число является днем ее рождения. Погода в этот день стояла нелетная. В полку его отметили праздничным обедом, на котором по распоряжению командира выдали по 100 граммов водки. Иван Иванович, как обычно, сидел за столом вместе со своими заместителями, шутил, рассказывал всякие истории. Увидев висевший на стене цветной портрет Сталина в маршальском мундире, произнес, головой в сторону: «Скоро ли я буду таким, как он? Но сначала я должен стать Героем Советского Союза. Считаю, что в полку первым это звание должен получить я». Услышав его слова, присутствующие переглянулись.

За полторы недели до праздника я водил шестерку самолетов. Полет выполнялся при сплошной облачности с высотой нижней кромки 250 метров без прикрытия истребителей. Они за линию фронта не ходили. В районе цели нас атаковали Ме-109. В целях самообороны я, не выводя машины из круга, стал вытягивать его, смещаясь в сторону нашей территории. Одного из «мессеров» Федя подбил. С черным дымом он отвалил в сторону. Его напарник, не рассчитав маневра, вскочил внутрь нашего круга. Спасаясь от лобового огня «илов», он стал делать крутой вираж внутри круга. Однако при этом перетянул ручку и сорвался в штопор, из которого выйти не смог. Прямо перед носом моей машины он врезался в лес.

Потеряв две машины, «мессеры» прекратили атаки и ушли. Во время боя наших истребителей и близко не было. С момента, как они оставили нас, не доходя до линии фронта, мы их больше не видели. При появлении противника на выручку, как обещали, не пришли. Сообщить им по радио из-за сильных помех я не мог. Домой мы вернулись без потерь. В боевом донесении о выполнении задания я написал о воздушном бое и о том, что один из истребителей, сорвавшись в штопор внутри нашего круга, упал.

Через день к нам в эскадрилью прибыл представитель истребительного полка, летчики которого оставили нас в том вылете. Бородатый капитан, начальник воздушно-стрелковой службы, дает мне в руки бумагу. Читаю. В ней написано, что такой-то летчик (фамилии его не помню) атаковал Ме-109 под ракурсом 3/4 с левой задней полусферы и двумя очередями с дистанции 70 метров сбил его. Самолет упал в таком-то месте. От меня требовалось подтверждение. Прочитав бумагу, я улыбнулся и спросил, откуда взялся этот летчик, когда мы там ни одного нашего истребителя не видели.