Для убедительности я опросил летчиков и воздушных стрелков, принимавших участие в том вылете, и рассказал капитану, как все было на самом деле. Поинтересовался, откуда у них в полку стало об этом известно. Капитан, понимая, что я не собираюсь подписывать подтверждение, стал упрашивать меня. Он сказал, что у этого летчика много вылетов на сопровождение «илов», но сбитых нет или почти нет (не помню точно). Надо бы писать наградной на орден, а как писать, если сбитых маловато. Тем более что одним фрицем все равно стало меньше. И хотя ни один из опрошенных мною не видел, как был сбит тот «мессер», капитану все же удалось уговорить меня. Подтверждение я ему подписал, но на душе остался неприятный осадок. С довольным видом он отбыл в свой полк. Не знаю, получил ли тот летчик награду, ради которой приезжал капитан, но мне было неприятно слушать, как он выпрашивал у нас подтверждение.

У меня сложилось впечатление, что так нагло и бессовестно «сбивали» и некоторые другие летчики, на счету которых было большое количество сбитых самолетов. Конечно, это касается не всех, но думаю, что отдельные факты липы все же были. Позже мне стало известно, откуда тот капитан мог знать о Ме-109. Мой доклад о сорвавшемся в штопор самолете наши штабники отправили в вышестоящий штаб. Там, не особо вникая в детали, стали выяснять, почему не указана фамилия летчика, сбившего самолет. Им и в голову не могло прийти, что истребитель мог упасть сам по себе. Конечно же, он сбит нашими истребителями. Запросили полк, который нас прикрывал. Те ничего вразумительного сказать не могли, но быстро «скумекали» и сфабриковали ту самую бумажку, с которой приехал капитан.

Зима 1943/44 года подходила к концу. Активность войск 1-го и 2-го Прибалтийских фронтов заметно снизилась. Им был необходим отдых для подготовки к летним боям. Немцы также не проявляли активности, занимались укреплением обороны, производили перегруппировку войск. Зачастили оттепели. Нередко мокрый снег усложнял нам полеты.

Летное поле подтаяло, укатанный снег ослаб. На полосе образовались колдобины, заполненные водой. Эксплуатировать ее стало небезопасно. В связи с этим групповые полеты прекратились. Летать стали парами, а в иной день полетов и вовсе не было. Большую часть времени полк работал на матчасти. Летный состав в эти дни занимался наземной подготовкой, обобщал опыт боевой работы, изучал район боевых действий. Я продолжал временно исполнять обязанности командира эскадрильи. Из руководящего состава в АЭ больше никого не осталось.

Шла вторая половина марта. Наступил день Парижской коммуны. Одно время в довоенные годы он был нерабочим. За весь месяц мне удалось сделать всего пять боевых вылетов. Последний раз я летал 10 марта. Погода, как и в предыдущие дни, стояла нелетная. Во второй половине дня я проводил занятия по изучению района полетов. Закончив их, решил почитать книгу о Брусилове. Тут меня вызвали на КП полка. Вначале я подумал, что кто-то из нашей АЭ совершил какой-нибудь проступок или, как у нас говорили, «отмочил номер». Пока полк не летал, было уже несколько происшествий. Пользуясь свободным временем и понимая, что за всеми не уследить, кое-кто стал ходить в самоволки, выпивать и т. д. Такие нарушения чаще совершали воздушные стрелки и младшие авиаспециалисты.

Прихватив с собой летный планшет, с которым никогда не расставался, я направился к командиру полка. Рядом с тропинкой, по которой шел, находилась стоянка самолетов нашей эскадрильи. Там вроде все в порядке. На моторы самолетов наброшены чехлы. Они сохраняют тепло прогретых двигателей и защищают их от снега, идущего с самого утра. На некоторых машинах техсостав проводит какие-то неоконченные работы. В сторонке с карабином через плечо и красной повязкой на рукаве стоит маленькая Кнопка – симпатичная мотористка Нина Харламова, прозванная так за курносый нос. Некоторое время она была мотористкой в моем экипаже.

Потом ее сменила моя землячка Аня Шмелева. Нина, заметив меня, быстро направилась в мою сторону. Очевидно, собиралась, как и положено, отрапортовать. Взмахом руки дал понять ей, не нужно – иду мимо. На стоянке порядок – значит, за нее ругать не будет. Так зачем же меня все-таки вызвали? С этими мыслями дошел до КП. У часового, находившегося у входа в землянку, спросил: «До меня кто-нибудь из командиров эскадрилий приходил или нет?» – «Никого не было», – ответил он. Значит, вызвали меня одного и наверняка сейчас за что-то достанется.

Вхожу в помещение и вижу у длинного стола склонившегося над оперативной картой Пстыго. Рядом с ним его заместитель, он же штурман полка Сухих. Докладываю о прибытии. Бросив на меня взгляд, Пстыго спросил: «Можешь полететь сейчас на задание или нет?» Он отлично видел, что стоит явно нелетная погода, да и летное поле практически непригодно. Но коль вопрос задан, надо отвечать. Не мешкая, произнес: «Полечу». Иван Иванович, предвидя мой утвердительный ответ, добавил: «Справишься в такую погоду?» Я понимал – раз командир повторяет вопрос, значит, дело серьезное. Стоявший рядом Сухих прервал работу с картой и тоже ждал ответа. «Думаю, что справлюсь».

Сухих был намного старше Пстыго. Ему было под сорок. Он имел большой опыт полетов и хорошо понимал, какую ответственность я беру на себя. Глянул на меня пристальным взглядом и сказал: «Смотри, Лазарев, подумай серьезно. Полет будет сложный. Сейчас никто не летает. Из-за погоды вся воздушная армия сидит на земле». Перебив его, Пстыго уточняет: «Задание очень ответственное. Ты один будешь в воздухе. Его надо обязательно выполнить. Задачу поставили только нам. Там считают, что если не упустим время, то хотя и с трудом, но можем ее выполнить. Из всех летчиков я выбрал тебя. Думаю, не подведешь полк и меня с Михаилом Васильевичем». – «На какой машине полетишь?» – спрашивает Иван Иванович. «На своей, товарищ командир». – «Ладно тебе, на своей, – знаю, что у тебя за драндулет. Полетишь на моей – она лучшая в полку. Видишь, для такого полета отдаю свою, значит, надо». Инженеру полка Перепелице, только что пришедшему на КП, дает команду: «Андрей Григорьевич, немедленно подготовьте мою машину к вылету. Люки загрузите осколочными бомбами, взрыватели – ВМШ-2». – «Кого возьмешь ведомым? Выбирай любого». – «Своего постоянного – Пятикопа, он отлично держится в строю». – «Посыльный, – громко позвал он солдата, стоявшего у самых дверей, – немедленно вызовите ко мне младшего лейтенанта Пятикопа с планшетом и шлемофоном. Ну, а теперь, – обращаясь ко мне, – давай поговорим о задании».

Обрисовав общую обстановку, он объяснил, что нам делать. «Пятикопу задачу доведешь сам. Маршрут прокладывать не надо. Мы дадим готовую карту с проложенным маршрутом. Пятикоп получит такую же. Думали сами лететь, но командование не разрешило, поэтому даем вам свои карты». Возвращается назад Перепелица и докладывает, что все необходимые распоряжения отданы. Через несколько минут самолеты будут готовы к вылету. В дверях показался Саша Пятикоп. Не слушая доклада о прибытии, Иван Иванович сразу задал ему вопрос: «Полетишь сейчас в паре с Лазаревым?». – «Так точно. Он мой командир. Я только с ним и летаю, – улыбаясь, ответил Саша. – Правильно я говорю?» – «Полетишь на самолете Сухих, на моем летит Лазарев. Машины уже готовы, – бросив утвердительный взгляд на Перепелицу, мягким голосом проговорил Пстыго, – задание вам, Пятикоп, доведет командир, когда будете идти к машинам. Зайдите на всякий случай к истребителям – может, пойдут сопровождать. Если наш аэродром будет закрыт сильным снегопадом, постарайтесь сесть на любом. Желаю удачи. Если вопросов нет – по машинам. Назад без выполнения задания не возвращайтесь» И, как бы спохватившись, сделав улыбку, сказал: «Не подумайте, что это всерьез. Я пошутил, но поймите меня правильно – задание надо выполнить обязательно, но и на рожон не лезьте, действуйте разумно».