— Бабушка, перестань так говорить.

— Будь умницей, Джакомо, не трусь. Лучше помоги мне умереть спокойно, не надо меня успокаивать.

— Если ты еще будешь так говорить, я уйду отсюда.

Она снова пожала плечами. У меня слезы стояли в глазах.

Бабушка не только казалась девочкой, она и в самом деле стала как девочка. Она лежала в белой ночной сорочке с розочками и бантиком на груди. Она была такой тоненькой и хрупкой, что, когда я приподнял ее, намереваясь повыше уложить на подушке, я испугался, что она переломится в моих руках.

Она доела мороженое и положила палочку на тумбочку рядом с кроватью. Мне было страшно, я пугливо наблюдал за ее движениями, будто ждал, что с минуты на минуту она умрет.

Прошло какое-то время после того, как она съела мороженое. Бабушка не умерла.

— Черт побери, как же ты меня напугала!

Я не спал всю ночь. Бабушка иногда что-то говорила, иногда молча смотрела на окно, время от времени дремала.

Рано утром больница проснулась. Включили свет, санитарки перестилали постели, в общем, начиналась обычная суета перед утренним обходом врачей. В семь утра бабушка не спала. Когда принесли завтрак, я ушел. Перед уходом я поцеловал ее:

— Увидимся вечером. Я принесу тебе сережки.

— До свидания, Джакомо.

В восемь утра я уже лег в постель. Скорее, я рухнул в нее. Через несколько часов я проснулся и не сразу понял, где я нахожусь. Красный глазок телевизора помог мне сообразить, что я дома.

Днем я узнал от матери, что бабушка умерла в десять часов утра.

Бабушка играла очень важную роль в моей жизни, поэтому меня удивило, что я довольно быстро примирился с ее потерей. Я сильно горевал, но вел себя довольно сдержанно. Ее любовь я носил в своем сердце. Ее бесконечная любовь часто проявлялась даже в совсем уж несущественных мелочах, что придавало особую окраску нашим отношениям. Моя бабушка умела исцелять раны, которые наносила мне жизнь.

Через две недели после похорон мы с матерью пришли разобрать вещи в доме бабушки. К счастью, у матери с тетей были хорошие отношения, Они не таскали поочередно вещи из бабушкиной квартиры, как это часто случается в подобных случаях. К слову, пожилая соседка моей матери попала в больницу. Она находилась в очень тяжелом состоянии. Врачи, принимая во внимание преклонный возраст — ей было восемьдесят девять лет, — считали, что она безнадежна, и сказали об этом родным. Но через несколько дней, как это ни странно, пожилая синьора оправилась от болезни. Вернувшись домой, она обнаружила, что ее дочери уже вынесли все из дому. Я не хотел в это поверить, но, к сожалению, все так и оказалось.

Мне было не по себе рыться в вещах бабушки и при этом еще общаться со своей матерью. Мне казалось, что, открывая бабушкины шкафы, я без спроса вторгаюсь в ее жизнь, подсматриваю за ней. Я считал, что это неправильно. Если я вдруг неожиданно умру, кто знает, что подумает моя мать, когда найдет у меня порнофильмы, вибраторы, ремни и вагинальные шарики, а в морозильнике — презерватив, заполненный льдом. У меня есть еще видео, где я трахаю Монику. Я всегда надеялся, что меня не постигнет внезапная смерть. Вполне понятно, не только по этой причине. В прошлом я часто онанировал перед сном в постели. Вытирался я туалетной бумагой. В конце мне приходилось вставать и относить в туалет испачканную бумагу. Я не оставлял ее на тумбочке — боялся, что чужие люди узнают о моей забаве с кулачком, если я вдруг внезапно умру ночью. Когда я сильно уставал, то, прежде чем встать с постели и уничтожить все следы, я долго разглядывал скомканную бумагу и гадал, можно ли предположить, что я в нее просто высморкался. Возможно, виной всему была драма, пережитая мною в подростковом возрасте, когда я после мастурбации спрятал бумагу под матрас Утром, по дороге в школу, я неожиданно вспомнил, что забыл выкинуть ее. Когда я вернулся из школы, постель была прибрана, а бумаги под матрасом уже не было. Мне никто ничего не сказал, но несколько дней я не решался дрочить, потому что думал, что мама узнала обо всем.

Я и при жизни бабушки заглядывал в ее ящики, но после ее смерти я открывал их с новым чувством. Все вещи, которые я годами видел в ее доме, остались лежать на своих местах, но в них появилось что-то новое. Я открыл ящик, набитый трусами и бюстгальтерами. Все было огромного размера. Ко всем лифчикам пришита розочка. Такие вещи, не советуясь, мы сразу же бросали в мешок для пожертвований. В нижнем ящике я нашел шкатулку с сережками.

Я спросил у матери, могу ли я забрать их себе.

— Если хочешь, бери.

В этой же шкатулке было еще обручальное кольцо дедушки, его часы и помазок, с которым он брился.

Мать за эти дни не пролила ни слезинки, даже на похоронах. Наверное, она выплакала все слезы, когда я был маленьким. Она даже не хотела, чтобы я пришел помочь ей. Мне пришлось настоять, сказав ей, что я это делаю для бабушки, а не для нее.

Мы сняли со стен картины, убрали в коробки тарелки, бокалы, столовые приборы и все остальное. Из серванта я достал кофейные чашки, которыми так никто и не пользовался, две фотографии деда и бонбоньерки, оставшиеся после семейных и церковных праздников. Среди них была и моя, доставшаяся мне к первому причастию, на ней был изображен мальчик с собакой.

— Мама, я хочу кофе сварить, ты будешь?

Она, как ни странно, согласилась, но только добавила:

— Я сама приготовлю, ты разбирай дальше, не беспокойся.

В этом вся моя мать.

Чуть позже мы были на кухне и пили кофе. Я сидел, она стояла.

— Чашки ты могла бы забрать, они почти новые, — сказал я матери.

— Я думаю, что ничего брать не буду, у меня и так весь дом забит вещами. Тем более я собираюсь поменять все на кухне и уже купила то, что мне нужно. А ты, кроме сережек, ничего не возьмешь себе? Я позавчера говорила с тетей, она возьмет только картину, которая висит в прихожей. Остальное мы или раздадим, или выбросим.

— Кроме сережек, я ничего брать не буду. А почему ты решила поменять кухню? Что-то сломалось?

— Да нет, все работает, но только кухонное оборудование уже старое, его давно надо было заменить.

Мы помолчали. Однако в нашем молчании слышались грозовые нотки.

Трудно объяснить, почему человек предпочитает вести уединенную жизнь. Про себя могу сказать, что я выбрал одиночество для самозащиты, а вот в одиночестве моей матери я видел следы саморазрушения. Даже если сейчас она и жила с другим мужчиной. Я понимаю, нелегко было пережить боль, которую причинил ей отец, когда ушел из дому, но я абсолютно уверен, что большинство наших проблем зависели от характера моей матери, от ее способа реагировать на жизненные обстоятельства.

— Мама… присядь на минуту.

— Подожди, я хочу убрать вот эта тарелки.