Смотрю на часы: пять минут двенадцатого. Спрашиваю себя, сколько времени я буду ждать ее Я должен установить срок, говорю я себе. Если она не придет через пятнадцать минут, я уйду. Нет, лучше буду ждать до половины двенадцатого…

Я стараюсь отвлечься, наблюдая за людьми вокруг меня. Здесь много народу, у каждого свои мечты, свои радости, своя боль. Когда я был маленьким и думал о том, сколько же народу живет на белом свете, у меня появлялась уверенность, что Бог ну никак не может знать о моем существовании.

Одиннадцать двадцать. Микела еще не пришла… Я всерьез начинаю думать, что она не придет. Потом решаю, что буду ждать ее до полудня.

Да, это было бы слишком хорошо… Мне грустно. Я уже не рад, что встретил ее. Сейчас я не могу радоваться тому, что она открыла во мне лучшие черты. Я мог бы радоваться, если бы не чувствовал, что становлюсь смешным. Я, конечно, смешон — сижу на этом стуле, с красными туфлями и неотправленными письмами в руках… Я не отправлю эти письма, как собирался сделать раньше. Все ясно, Микела не придет. Мне надо только смириться с тем, что в моем фильме не будет счастливого конца.

Что мне делать, если ты не придешь?

Я встаю, потому что сидеть больше нет сил. Подхожу к памятнику. На земле лежат цветы, их, наверное, принесли несколько дней назад, в годовщину манхэттенской трагедии. Читаю надпись слева на пьедестале: «Свобода освещает мир». Потом я снова, сажусь на стул, закидываю голову назад и смотрю в небо. По щеке течет слеза и стекает мне за ухо. Я чувствую резь в животе. Я вспоминаю обо всем, что сделал ради нее, о том, что придавало мне сил в жизни. С тех пор как я встретился с ней, я не знал, что такое скука, с ней мне всегда было хорошо, пусть даже в мыслях. Но бывало и плохо, как, например, сейчас; я чувствовал себя раненным, но… живым.

Неожиданно я понимаю, что, кроме воспоминаний, у меня ничего нет. Ни единой вещицы, связанной с ней… И в это мгновение у меня рождается догадка, что Микела — это мираж, что ее никогда не существовало на свете. Кто может гарантировать, что она не была проекцией моей мечты, плодом моей фантазии? Видел ли ее кто-нибудь, кроме меня? Люди, с которыми я говорил о ней, никогда с ней не встречались, не были с ней знакомы. Даже Сильвия. У меня нет конкретных доказательств реального существования Микелы. Боже мой, какая путаница… До этого момента все казалось чудесным. Я увидел Микелу в трамвае, она мне понравилась, потом я познакомился с ней, и она с помощью глупейшей игры показала мне, как я могу раскрыть себя. Мы даже поженились без одури настоящего бракосочетания. А теперь я сижу здесь и жду ее, чтобы доказать себе самому, что хочу от нее ребенка. В сущности, мы прошли тот же путь, что и другие люди, но только в виде игры, забавы. Может быть, пока я сижу здесь, на этом стуле, с красными туфлями и письмами в руках, в моей безумной голове промелькнула, первая трезвая мысль? Вряд ли такое скажет Сильвия, но другие мои знакомые вполне могут сказать, что я сошел с ума и вбил себе в голову воображаемую женщину. А как я могу доказать, что это не так? Свадебные колечки — и те мы опустили в ящик для пожертвований… Все, что связано с ней, хранится в моей голове, в моей душе и останется там навсегда. Она то, чем я дышу, она мое волнение и озарение. Если я вгляжусь в свое отражение в зеркале, я отыщу в зрачках ее след… Микела научила меня верить в мечты, и я больше не боялся показаться смешным, поэтому уже не столь важно, придет ли она. Важно то, что она мне дала. Она — как компас, показывающий направление пути.

Я рассмеялся, подумав о своем положении. Я смеялся, закрыв лицо руками. Руки еще пахли топленым сливочным маслом.

Неожиданно мой смех оборвал резкий свист. Я открыл глаза. Микела стояла в нескольких метрах от меня, убеждая в том, что она все-таки существует. У меня екнуло сердце.

Микела стоит передо мной, и на губах ее играет знакомая улыбка. Она — само будущее, которое одаривает меня улыбкой. Я подхожу к ней и застываю на несколько мгновений. Когда я делаю последний шаг, чтобы поцеловать ее, она жестом останавливает меня. Я не понимаю, в чем дело. Она берет мою руку, и, глядя мне в глаза, кладет ее на свой живот.

Я мгновенно все понимаю — настоящую причину ее игры, из-за которой она заставила меня ждать все это время. Я смотрю на живот, к которому прикоснулась моя рука. Микела ждет ребенка. Я потрясен, я вопросительно смотрю ей в глаза. Она утвердительно кивает и, прежде чем мы обнялись, говорит мне:

— Это уже было, когда ты во второй раз приехал в Нью-Йорк.

— Но почему же ты мне ничего не сказала?

— Я не хотела, чтобы ты признал его только потому, что это уже случилось. Я хотела быть уверенной в твоих намерениях. Если бы ты не пришел сюда, я бы не дала тебе знать об этом. Ты бы никогда не узнал про ребенка. И знаешь, я счастлива, что мы это сделали. Я всегда хотела найти для себя такого товарища по играм.

Мы наконец обнимаемся и стоим молча. Потом я говорю:

— Я вспоминаю имена, которые ты выбрала для своих детей, особенно женские имена. Я в ужасе!

— Не переживай, его будут звать Маттео. А почему ты ничего не говоришь мне? Я же научилась свистеть!

— Именно это меня и потрясло. Ты поразила меня своим свистом. Нет, неправда, я просто боялся, что ты не придешь. Кстати, а я научился нырять.

— Извини, что опоздала. Но на самом деле я минут двадцать уже за тобой наблюдаю. Мне было страшно, я слишком волновалась… Когда я пришла, ты был уже на месте. Ты давно меня ждешь?

— Не очень, лет тридцать пять.