– Разве я могу объяснить это? Потому что я привыкла к вам, потому что вы заняли место в моей жизни и в моем сердце, потому что я понимаю вас, с тех пор как вы первый меня поняли. Достаточно доводов?

Он переменил тему разговора:

– Я вчера получил письмо от Гиацинты. Вы были правы, когда говорили, что она не была достойна доверия. Только трусливая женщина – а трусливые женщины никогда не бывают искренни – могла написать такое письмо. Самое странное во всем этом то, что и теперь, зная ее такой, какой она есть, я все так же хочу ее. Я не могу с этим совладать. Мысль о ней, ее стройная фигура, ее запах – все это мне вспоминается и мучает меня. А между тем я вижу все, как оно есть. Я еще худший дурак, чем я думал.

– Нет, вы просто человек. Раз человек любит, ему нет дела до того, такова ли любимая, какой он ее считает, или нет. Существует любовь, а все остальное не идет в счет ни в малейшей степени.

Он саркастически рассмеялся:

– Как хорошо женщина философствует о любви, когда не она ранена ею.

Яркая краска зажгла лицо и шею Тони. Де Солн заметил это и густо покраснел.

– Простите меня, я животное. Тони, скажите мне, как ваши дела? Успеваете ли вы?

– В следующем месяце будет моя выставка.

– Я из-за этого вернусь, где бы я ни был. У вас великолепный вид.

– Я так страшно разбогатела, и, в конце концов, кроме Жоржетты и Симпсона, мне больше не на кого тратиться.

– Почему вы держите около себя Жоржетту? Она совсем неподходящая подруга для вас.

– Я люблю ее.

– Так же, как вы любите Симпсона?

– Не той же любовью. Симпсон был маленький, раненый и одинокий, а Жоржетта была большая и, к сожалению, совсем не одна.

– Вы странное существо.

– Потому что я люблю собаку и другую женщину?

– И потому что вы других не любите так же.

– Я люблю мою работу.

– Работу? – Он рассмеялся. – Вещь, которой женщина заглушает свое сердце, если кто-нибудь его опустошил, или пока никто не явился, чтобы заполнить его.

– Тысячу благодарностей. – Она сделала ему реверанс. – Не разрешите ли вы мне напомнить вам, что вы сами выбрали мне мою профессию?

– Тони, неужели вы никогда больше не полюбите?

Ее лицо передернулось.

– Не знаю, – сказала она очень тихо, – я чувствую так, как будто все мое сердце погребено под развалинами.

Он не ответил. Сумерки мягко нависли над ними, дрова в камине разгорались то там, то тут и освещали комнату языками пламени. Очень издалека доносился шум вечерней жизни.

– Мне нужно идти, – сказала Тони. – Она подошла к кровати. – Итак, прощайте на некоторое время.

Руки Жана сжали ее руку.

– Я, вероятно, вовсе не уеду.

– Я думаю, что вам надо ехать. Я полагаю, что это был приступ старой болезни.

– Припадок был очень сильный.

– Бедный друг. Если вы не уедете, напишите мне, и я снова приду.

– Что вам больше хочется, чтобы я уехал или остался?

Вопрос озадачил ее. Нотка повелительного требования ответа взволновала ее немного…

– Конечно, я бы больше хотела, чтобы вы остались, – мягко ответила она.

Он нагнулся и поцеловал ей руку.

– До свидания!

Мои мысли стремились и неотступно следовали за твоими, снова и снова.

Бальзак

Тони сидела на коврике перед камином. Симпсон сидел тут же рядом, положив покровительственно одну лапу на ее платье и мирно мигая глазами на огонь. Временами Тони почесывала ему левое ухо, и он отвечал благодарным взглядом.

В одном отношении собаки легко побивают людей: им в высшей степени свойственно чувство благодарности. Симпсон Сомарец особенно обладал этим чувством; он никогда не забывал того, что был бездомной собакой. Он обожал Тони. Единственный фокус, который он выучил из любви к ней, отнял у него год времени. Он не был проворной собакой, но все же он наконец научился танцевать вальс; у него уходило много времени, пока он делал круг, и нос становился влажнее обыкновенного, но все же он наконец это одолел. Он танцевал после чая, так как Тони была рассеянна весь день, и это, наверное, ее развлекало. Это развлекло бы кого угодно, так как это было замечательно торжественное представление.

– Ты пушистая собака большой ценности, – сказала ему Тони; он блаженно вздохнул. – И самая красивая собака в Париже, – продолжала она.

Симпсон был очень некрасив, и потому он обожал слушать такие отзывы.

– И я люблю тебя.

Он посмотрел на нее. Его два темных глаза были широко раскрыты. «И я вас люблю», – сразу ответили его глаза, хоть и не умели говорить. Жоржетта не то переделывала, не то портила шляпу. Она продолжала монолог, прерванный во время разговора Тони с собакой. Фразы стали долетать до Тони:

– Когда люди намерены дать тебе что-нибудь, они обыкновенно рассчитывают получить что-нибудь взамен, так что я сказала: «Послушай, голубчик, если я приму это предложение, то что ты хочешь взамен?»

– Кто, что, Жоржетта?

– Жюль. Он предлагает мне заведовать кабаре вместо него.

– Он хочет жениться на тебе?

– В этом-то самое худшее, такое устройство страшно связывает.

Тони начала смеяться.

– Тебе пора уже остепениться.

– Я еще не настолько подурнела.

– Нет, дитя, разумеется, нет; но твои взгляды на жизнь должны стать скромнее.

– Это должно подразумевать обедню каждое воскресенье и скромные платья. Благодарю тебя!

– Ты невозможна. Жюль – добрая душа, даже если, скажем, он кой-где и слишком оброс жиром.

– Я говорю вот что, раз ты вышла замуж, все для тебя кончено. Я всегда слышала, что англичане – толстокожая порода, но я никогда этому не верила, пока мне не сказали, что какой-то англичанин проповедовал замужество только на пять лет! А! У него был опыт, он знал, сколько времени нужно, чтобы женщине все это надоело.

– Я не думаю, чтобы мужчина, который специально это проповедовал, был бы вообще сам женат.

– Какой лицемер! – воскликнула Жоржетта. – Но тогда я должна сказать, что никогда не следует верить печатному слову. Насколько я могу судить, люди пишут книжки просто для того, чтобы высказать разного рода вещи, к которым никто никогда не прислушивается или которым он сам совершенно не верит. Скажи, Туанетта, правда, что мадемуазель Форуа уехала с Рицким?

– Правда, к несчастью.

– Подумать только! – мило воскликнула Жоржетта. – А что граф говорит теперь? Я думаю, он совершенно убит, расстроен, а? Он не должен огорчаться, она была нехорошая. Хотя Рицкий еще хуже! Он ее будет бить со временем, как она того заслуживает. Теперь маленький граф был бы уже женатым мужем, одним из лучших, как ты всегда утверждаешь. Я думаю, не возьмется ли он теперь за тебя, Туанетта?