Как ни странно, матаф не так переполнен, как этого можно было бы ожидать. Может, паломники еще спят? Или, может, они стали жертвой дьявола, как об этом говорил Мухаммед: «Когда вас сзывают на молитву, нечистый портит воздух и заглушает призыв»? Многие, скорее всего, ждут своей очереди в туалет, чтобы совершить омовение. Пятничная молитва, освящающая органическое единство уммы, является основной. Мусульманское название этого дня, аль-джума, заключает в себе целую программу: слово происходит от арабского корня, значение которого многозначно. Это и «мечеть», и «сбор», и «толпа», и «религиозная община», и «сжатый кулак», и «соглашение», и «слияние», и «союз полов». Понятно, почему основатель ислама обрушивал громы и молнии на головы тех, кто оставался дома в день воссоединения: «Именем того, кто держит в своих руках мою жизнь, я хотел иногда повелеть принести дров для костра и, когда принесут их, созвать людей на молитву и назначить человека руководить ею, а самому вернуться и предать огню жилища тех, кто не присоединился к молящимся».

Круг тавафа медленно сжимается. Он больше не напоминает спираль, закручивающуюся вокруг Каабы, которая теперь окружена сидящими мужчинами. Женщинам не разрешается молиться рядом с ними, это запрещено традицией, полагающей, что поза молящейся женщины является вечным источником «дьявольского искушения». Самые стойкие паломники расчищают себе путь локтями и пробираются в первые ряды, как это предписывает хадис. Молящиеся, повернувшиеся лицом к Каабе, составляют «грудную клетку» ислама (садр аль-ислам). Нам удается занять сидячие места в третьем ряду от Каабы. Это не так уж плохо. Во время матафа свободного пространства между нами и Харамом становится все больше.

Неожиданно пестрая нить, состоящая из военных и людей в роскошных традиционных одеждах, отделяется от клубка паломников и тянется к лестнице Исмаила. Это — охрана имама. Молитвой руководит красивый мужчина лет сорока, с суровым лицом и отрешенным видом. Африканец из числа его сопровождающих расстилает у подножия Каабы ковер, а военные устанавливают на нем микрофон.

Пока имам идет к микрофону, солдаты приседают, чтобы лучше увидеть весь матаф. Чернокожие иностранцы в мягких и блестящих белых костюмах выравнивают ряды паломников, не скупясь на проклятия и щедро раздавая удары палками. Верующие, закончившие обход Каабы и торопящиеся обнять «правую руку Аллаха», оттеснены с брезгливой грубостью назад, к «женской ссылке» (хасарат аль-харим) — месту, приготовленному на паперти специально для женщин.

Кто эти люди, словно сошедшие со страниц «Тысячи и одной ночи» или с персидской миниатюры? Они ступают важно, вразвалку. Паломники бросаются к их ногам. Индиец хватает руку старшего из этой группы и страстно ее пожимает. Объект поклонения вяло отстраняет своих кудахчущих обожателей. Сияющий турок торжественно подносит к губам полу платья одного из небожителей. Все они — чернокожие или мулаты, на всех одинаковые длинные белоснежные туники, перетянутые поясами, фиолетовые, зеленые или коричневые фески, перевитые муслиновым шнуром. У них отупевшие, безволосые и одутловатые лица, расплывшиеся тела, неуклюжие движения, выпуклая дряблая грудь, полные бедра и руки. Их приближение вызывает столь любезное Фрейду «странное волнение».

«Почему вы так одеты?» — осмеливаемся мы обратиться с вопросом к одному из них. «Ну и невежда! — дрожа от негодования, отвечает тот. — Ты бы лучше узнал сперва, что значит мой головной убор!» И он показывает пальцем на фиолетовую феску, на которой коричневым кашемиром вышито павлинье перо. «Это мое звание!» — поясняет он. Действительно, фески его спутников лишены этого украшения и по цвету они отличаются от поясов. Это такой порядок? Для чего он? «Чтобы отделять мужчин от женщин перед Харамом», — следует ответ, произнесенный с необыкновенной важностью. Эти люди безобидны, но они производят ужасающее впечатление. Не евнухи ли это, те, что в течение веков жили в Заповедной мечети и у могилы пророка?

Сложно сказать, хоть мягкие черты их лиц и напоминают лица скопцов Китайской империи или Османов с фотографий старых номеров «Иллюстрасьон». Кроме того, Саудовская Аравия отменила рабовладение в 1962 году. Но полицейский шепчет нам, что это на самом деле евнухи в своей особой одежде, это собрание ага, которым руководит старейший из этих людей, шейх с павлиньим пером на феске.

Евнухи? Древние стражи гарема отныне охраняют Харам. Еще более невероятным кажется то, что присутствие этих «поврежденных» людей, оживление окружающих их паломников, почтение, которым они окружены, не вяжутся с истинным положением дел; пресса закрывает на него глаза, последние труды о паломничестве слащаво и мимоходом упоминают об этих несчастных калеках. Мы говорим с нашими соседями об отвратительной реальности, и они застывают, как статуи. «Аллах Акбар!» — начинается молитва. «Аллах Акбар!» — она заканчивается.

Выходы из Мекки кишат торговцами, которые словно вылезают из-под земли и просачиваются сквозь стены. Они не принимают участия в общей молитве, предпочитая затаиться под мостами или у домов, чтобы затем наброситься на жертву, когда бдение закончится. И люди, часто не успевшие еще прийти в себя, машинально покупают то, что суют им в руки: ножи, шампунь, наборы ложек, помаду для волос.

Скопцы выходят последними. Они направляются к бедному кварталу Мисфала, грубо отпихивая паломников, становящихся у них на пути, чтобы почтительно их поприветствовать. Мы нагоняем одного из них у двери, где его ждет другой чернокожий, бородатый и флегматичный. С заговорщическим видом они обмениваются несколькими фразами на резком и гортанном наречии. Они говорят на амхарийском языке, распространенном в Эфиопии.

И действительно, благочестивый евнух, весь покрытый крупными каплями пота, сообщает нам, что он и его спутники — эфиопы из провинции Волло, расположенной к северу от Аддис-Абебы, страны кочевых племен афаров. По очереди, с глуповатым или пристыженным видом, не глядя нам в глаза и прибегая к двусмысленностям, они рассказывают нам свою историю.

В том краю, где они выросли, существует обычай кастрировать захваченных в плен врагов. Английский путешественник Уилфред Тейзигер[70] подтверждает совсем недавнее существование этого варварского обычая в середине XX века, отметив, что слава вождя этого племени «зависела от количества убитых и искалеченных им воинов. Чтобы поддержать ее, необязательно было приканчивать врагов, достаточно было отрезать им половые органы и собрать «коллекцию». Жертвами этой жестокости становились чаще всего не воины, а подростки и дети. Большинство из них погибали, выживали единицы. Среди них оказался и наш собеседник. Как он попал в Мекку? Его страна всегда отправляла в святые места стражей-кастратов, если, конечно, их родители были согласны. Это не столько проявление религиозности, сколько традиция. Их соотечественники-христиане, такие же «испорченные», как они, обычно поют в хоре местных церквей.