Ил. 5.14. Длинноволосый радикал Алджернон Сидней

Несмотря на политизацию короткой стрижки (или, возможно, благодаря ей), к середине 1790‐х мода на более короткие волосы распространилась как на мужчин, так и на женщин: длинные пудреные пряди явно остались в прошлом; символом современности стала стрижка. Начали появляться менее агрессивные отклики и даже нейтральные репортажи о новой моде. В 1795 году стойкий защитник пудреных причесок, производитель пудры Джон Харт, вынужден был признать, что еще до установления налога юноши и девушки из высшего класса пудрились гораздо реже и предпочитали более простые на вид фасоны причесок, — наблюдение, которое согласуется со свидетельствами Соама Дженинса и Натаниэля Роксэлла[415]. Автор письма в The Times в январе 1796 года, назвавшийся «Амикусом Кропом» (Amicus Crop — говорящий псевдоним, который можно расшифровать как «друг стрижек». — Прим. пер.), не только ассоциировал себя с этой модой, но и перенес ее на новую территорию, соотнося с личной нравственной реформой, воплощенной в принятом перед Новым годом решении подстричься: «Я начал новый год с решительного намерения: отсечь (to crop) свои пороки и взрастить им взамен урожай (a crop) добродетелей»[416]. К 1797 году провинциальные газеты просвещали читательниц об этой перемене, и женщины Норфолка узнали, что даже для вечернего платья волосы должны быть подстрижены[417]. Хотя в XIX веке культурной нормой и заботой женщин стало обилие волос, в первые годы столетия восхищение вызывала простота без излишеств: «никаких неудобств таких как замазывание волос жирным салом и мукой высшего качества»[418]. Журнал Lady’s Monthly Museum в 1801 году объявил: «Женщины повсеместно не используют пудру»[419]. Что касается мужчин, к 1799 году главенствующая мода XVIII века перевернулась с ног на голову, так что реклама теперь предлагала парики не как предмет гардероба, но в качестве приспособления для замещения отсутствующих волос. Рекламировалась натуральность их внешнего вида, а также то, что их не нужно было пудрить. Продажа «париков с натуральной стрижкой» действительно была революцией: вместо того чтобы стилизовать длинные волосы под искусственные, теперь искусственные волосы стали изготавливать так, чтобы они выглядели как настоящая и коротко подстриженная шевелюра[420] (ил. 5.15 и 5.16).

Ил. 5.15 и 5.16. Парные портреты четы Шарлок. 1801. Роберт и Генриетта Шарлок оба носят модные короткие стрижки и совершенно не пудрят свои волосы. Длинные напудренные волосы и парики XVIII века окончательно вышли из моды

Итак, победа моды на короткие волосы оказалась в конце концов быстрой, и для мужчин эта мода оказалась чрезвычайно долговечной. Хотя короткие стрижки использовались по обе стороны идеологического противостояния, оно затеняет их более раннее появление и место в неостановимом и долгом движении к большей простоте форм одежды и растущей демократизации внешности. В ретроспективе мы видим, что пока менялись общественные структуры, короткие стрижки уже начали распространяться, однако ажиотаж из‐за налога на пудру дал новой моде дополнительный толчок. Все же остается вопрос, почему вообще Питт решил ввести налог на пудру? Должно быть, он знал, что некоторые уже подстригали свои волосы и что многие использовали все меньшее количество пудры и прибегали к ней все реже. Почему он, как заметил Фокс во время заседания парламента, решил полагаться на доход от такого нестабильного источника: «ведь тот, кто полагался на моду дня, вел строительство на шатком фундаменте»[421]. Дело становится еще более загадочным, если учитывать тот факт, что за десять лет до того, в 1785 году, лорд Суррей предложил налог на пудру для волос вместо предложенного Питтом налога на прислугу, и Питт выступил против. На самом деле он красноречиво привел те же самые доводы, которые были позже направлены против него. Схема Суррея, по его словам, была «экспериментальной и неопределенной», а потенциальный доход от нее — ненадежным. Кроме того, было бы трудно обеспечить ее соблюдение, и Питта возмутило, что оно будет «зависеть главным образом от осведомителей, что было бы не самым приятным способом сбора каких-либо податей, поскольку лица, этим словом описываемые, были, среди всех других, самыми ненавистными народу». Он даже заметил: учитывая, что пудра была настолько широко распространена, было бы легче обнаружить тех, кто воздерживался от ее использования, а не следить за множеством пудреных голов. Это привело к его следующему возражению, которое заключалось в том, что это был подушный налог — обвинение, которое имело серьезный идеологический вес, и десятилетие спустя оно, в свою очередь, было направлено против него — и, наконец, что налоговое бремя несправедливо ляжет на тех, кто, весьма вероятно, не сможет его себе позволить[422].

Ил. 5.17. Карл Антон Хик. Палата общин. 1793–1795. Эта картина иллюстрирует то, что мог перед собой увидеть Питт, когда он поднялся на трибуну, чтобы представить бюджет и предложить налог на пудру. Зал заполнен консервативно одетыми мужчинами, у всех у них белоснежные от пудры волосы и парики

Для Питта ввести налог на пудру для волос десять лет спустя означало совершить невероятный политический кульбит. Не произошло никаких перемен, которые бы сделали налог на пудру более приемлемым или надежным способом пополнить государственный бюджет — в действительности, к 1795 году обычай пудрить волосы стал менее популярным, поэтому в качестве источника дохода налог на пудру стал еще менее привлекательным предложением, чем раньше. Вывод кажется неизбежным: в 1795 году Питт сознательно пытался использовать конфронтационный характер короткой стрижки для обеспечения открытой поддержки своей партии. Именно этот подтекст читается в том, с какой легкостью и непринужденностью он представил меру для рассмотрения во время прений. По его словам, если бы весь процесс управления и налогообложения не был настолько важным, то «этот вопрос палата вряд ли бы восприняла серьезно». Более того, это была мера, «которая также применялась к каждому члену этой палаты»[423]. Окинув взглядом скамьи палаты общин, Питт видел ряд за рядом мужчин с длинными напудренными волосами, и, намеренно включая своих коллег в круг лиц, обязанных платить налог в одну гинею, он, как кажется, проводил скрытое разделение «мы и они» (ил. 5.17). С одной стороны этого подразумеваемого сравнения были молодые и непокорные с их непудреными короткими стрижками; с другой — прежние ценности парадной одежды и старомодного этикета. Несомненно, Питт, должно быть, надеялся, что форсирует события, и сделал ставку на желание большинства избежать скандальной новизны, поддерживая старую практику использования пудры. Пудрясь в поддержку налога и традиции, британцы также имплицитно выражали бы молчаливое одобрение политического курса Питта в целом, в русле которого налог на пудру был лишь вспомогательной мерой небольшой важности. Питт ужасно просчитался — как, впрочем, и те радикалы, которые делали ставку на короткие непудреные волосы как знак свободы. Стрижки вскоре стали господствующей нормой, не испытывавшей конкуренции в течение почти двухсот лет. Именно к этому, следующему противостоянию мы намерены обратиться.