– Более чем щедрые, – ответил бюргермейстер и улыбнулся.

– И каждый цех получит множество заказов? – ладонью вытирая пот на лице, спросил старейшина кузнецов.

– В первую очередь и по большей части именно кузнецы. Ведь машинам нужны железные детали. А еще лопаты, топоры, буравчики, кирки и… Очень много нужно.

– И на все это потребуется немало серебра и золота. А еще – оплачивать труд многих людей. – Отто Штуфер с сомнением покачал головой. – Где же столько набраться?

– Дядюшка, если начать земельные работы ранней весной, то многие селяне придут работать за хлеб и кашу. К тому времени они уже съедят свои запасы и будут согласны на все, лишь бы не голодать, – улыбаясь, ответил вместо бюргермейстера молодой лекарь.

– Может, и так, – сказал все еще сомневающийся купец. – Но достаточно ли у города этого хлеба и каши? И еще. Железо все равно денег стоит, как и многое другое.

Венцель Марцел согласно кивнул.

– Благодаря Господу и удачным торговым дням осени и начала зимы в амбарах города собран запас зерна. Не так уж и много, но достаточно. К тому же, я думаю, нам помогут ганзейские купцы.

– Помогут ли? – неуверенно произнес Отто Штуфер.

– Когда они увидят машину для распиловки леса и то, что она делает, – помогут и еще просить нас будут взять деньги, – твердо заявил Венцель Марцел.

– А так ли уж хороша эта машина? – задумчиво протянул судья Перкель.

– Можете не сомневаться, – без колебаний сказал бюргермейстер и, встав, добавил: – Ее я построю за собственные деньги.

Слова Венцеля Марцела заставили гостей с уважением посмотреть на него.

– Значит, дело стоящее и прибыльное, если Венцель Марцел готов выложить собственное серебро, – подытожил старейшина цеха кузнецов.

– Прибыльное. И каждый будет иметь прибыль в зависимости от участия, – выпалил бюргермейстер и почувствовал, как кровь подступает к лицу. – Вчера я говорил с рыночными менялами. Они готовы под слово городского совета ссудить значительную сумму денег.

– Ну, уж если и менялы… – протянул Отто Штуфер. – Что ж, я готов отправиться в Любек[42]и поговорить с ганзейскими купцами.

– Я думаю, все цеха поддержат этот великий труд, – с важным видом сказал Андрес Офман. Я скажу свое слово цеховым старейшинам. Они поддержат.

– Поддержат. Можно не сомневаться, – весело произнес Гельмут Хорст. Он уже прикинул, сколько больных и раненых будет на строительстве, и эта мысль, как и добрые напитки хозяина, развеселила его душу. – Да и народ будет рад потрудиться. А то скучно ему. Торги прошли. Теперь начнутся только с посева. Так что от скуки уже собственные улицы от дерьма чистят. Когда такое было.

– Такого еще не было, – согласился судья Перкель, – и это меня беспокоит. Особенно эти кресты.

– Да это шутки мальчишек, – рассмеялся лекарь.

– Все же я бы прислушался к старухе Верте, – настаивал судья.

– К полоумной и слепой старухе?! – Венцель Марцел тоже хохотнул. – Что за глупость! Хотела вылить с третьего этажа горшок со своим дерьмом, а ей помешал палач. И как же она сослепу разглядела, что вместо палача был сам дьявол? Да еще крутился волчком и какой-то крест нарисовал под заклинание. А все потому, что она чуть не вылила ему на голову свою гадость.

– Но ученые мужи говорят, что в момент страха человек прозревает, – задумчиво произнес лекарь.

– А кресты эти не что иное, как проклятые Церковью кресты еретиков тамплиеров, – тяжело дыша, сказал отец Вельгус. – И самое страшное, что они продолжают появляться на стенах.

– С чего вы взяли, что это кресты тамплиеров? Такие же кресты носят сейчас госпитальеры. Так что никакой это не еретический знак. – Венцель Марцел повертел в руках пустую кружку и добавил:

– А вот польза от него явная. Наши глупые бюргеры, едва завидев крест, не высовываются из окон и не выливают помои. Они теперь носят свои горшки в отстойные ямы. Да еще и улицы скребут. Удивляются, как приятно им стало ходить. Да и сами же между собой говорят, что при первых горожанах на улицах не было столько дерьма.

– Тогда они были подневольные, и барон брал штраф за каждое ведро вылитых помоев, – вздохнув, сказал судья Перкель. – Теперь они вольные бюргеры. Опора города и ее защита. Всех не накажешь и штраф не наложишь. Еще за оружие возьмутся. Пусть уж палач рисует кресты и пляшет под окнами.

– Пусть этот палач пляшет в адском огне, – гневно промолвил отец Вельгус и пьяно пошатнулся.

– Палач прилежно выполняет свою работу. Этим он замаливает, наверное, свои неправедные поступки. – Венцель Марцел уже обходил стол с высоким бронзовым кувшином и щедро наливал вина каждому из гостей. – В том, что к нам потянулись купцы, есть и его заслуга. Однако нам предстоит еще очень многое сделать. И на пользу города, и на пользу Церкви. Давайте выпьем это вино за наш великий труд!

Гости встали.

– Да будет на то Божье благословение, – промолвил отец Вельгус и первым выпил вино.

Гости расходились в сумерках. Они громко обсуждали предстоящие работы и все больше соглашались с бюргермейстером. Хотя умудренный жизнью купец Отто Штуфер все еще продолжал сомневаться. Поэтому Венцель Марцел провел его до самого дома, с успехом рассеяв все его опасения.

Назад бюргермейстер возвращался затемно. Улицы были пусты, окна плотно закрыты ставнями.

В душе Венцеля Марцела гремела музыка, а воображение рисовало картину: молоденькие девушки-пастушки кружатся в хороводе, а он пытается присоединиться к этому танцу. Неожиданно правая нога бюргермейстера соскользнула и он упал на колени.

– Грязь, проклятая грязь, – чувствуя, как улетучиваются пастушки, сердито вымолвил бюргермейстер и достал из кармашка кусок мела.

Сегодня крест у него вышел скошенным вправо и незаконченным снизу.

* * *

Венцель Марцел чувствовал, как его глаза наполняются слезами. Если бы рядом с ним находился любой другой человек, бюргермейстер, скорее всего, шмыгал бы носом и даже зло сопел. Но сейчас напротив него сидел палач Гудо.

Их разделял маленький столик в комнате для заезжих гостей города Мюнстера. На столике стояли два столбика серебряных полновесных пражских грошей[43]и золотых рейнских гульденов[44]. И золото, и серебро принадлежали Венцелю Марцелу. Пока еще принадлежали. Но уже сегодня вечером, а может, и завтра они навсегда покинут своего доброго хозяина. Так нужно. Ведь без них мечта о большой дороге, начинающейся от лесопилки, почти невозможна. Или начнется очень не скоро. В этом бюргермейстера убедил палач Гудо.