– Обижусь, честное слово! Уж если я здесь,следовательно, все обстоит прекрасно.

– Хочется думать, хочется верить… – протянулСабинин, но, сделав над собой явственное усилие, все же обнялся с гостем.

Надя смирнехонько стояла в сторонке, наблюдая за ними с невозмутимостьюистой английской леди, во дворец которой вдруг нежданно вломился пьяный бродягав грязных сапожищах.

– Наденька, позволь тебе представить… –спохватился Сабинин.

– Мы уже успели познакомиться с господиномМирским, – светским тоном прервала Надя. – С полчаса мило болтаем,ожидая тебя…

– Вот и прекрасно. – Сабинин чувствовал, что сталнесколько суетлив, но ничего не мог с собой поделать. – Ангел мой, мы, ствоего позволения, уединимся в кабинете. У господина Мирского ко мне довольноделикатное дело…

– Бога ради, ты ведь у себя дома… – пожала онаплечами.

Обхватив гостя рукой за плечи, Сабинин повлек его в кабинет,нетерпеливо, властно.

Минут через двадцать они вышли. От прежней настороженностиСабинина, плохо скрытой неприязни не осталось и следа, они шагали бок о бок сумиротворенными и благодушными лицами, подобно прославившимся на века братскойлюбовью древнегреческим близнецам Диоскурам.

– Надюша, Наденька! – позвал Сабинин ликующимголосом. – Наш гость вынужден нас покинуть, у него неотложные дела…

Надя появилась с тем же светски невозмутимым лицом, подаларуку для поцелуя. Мирский склонился над ней с грацией опытного жуира:

– Весьма был рад знакомству, мадам! Искренне надеюсьего продолжить. Сейчас же, великодушно прошу извинения, вынужден отбыть.Дела-с… Тёма, ты запомнил адрес?

– Ты мне лучше запиши, – сказал Сабинин, подаваяему свой блокнот, чуя на лице застывшую идиотскую улыбку. – А то и забытьмогу на радостях…

– Изволь.

Мирский крупным, разборчивым почерком написал адрес наверхнем, чистом листочке, подал Сабинину. Тот, небрежно швырнув блокнот настолик в гостиной, повел гостя в прихожую, смущенно бормоча:

– Ты уж прости за все, что я наговорил, но знал бы ты,каких мне нервов стоило тебя ожидать столько времени…

– Пустяки какие, – благодушно гуделМирский. – Все позади, что уж тут считаться…

– Ты когда будешь на квартире?

– Часикам к шести, не раньше. Сначала нужно съездить вбилетные кассы, потом навестить кое-кого…

Закрыв за ним дверь, Сабинин вернулся в гостиную. Надя ждалаего, с величайшим хладнокровием скрестив руки на груди.

– Интересно, – сказала она без особогораздражения. – Тёма… Значит, тебя по-настоящему Артемием зовут?

– Поражен вашей проницательностью, мадемуазель! –рявкнул Сабинин зычно, словно подававший солдатам команду унтер, вслед за чемподхватил Надю на руки и закружился со своей очаровательной ношей по гостиной,придушенным голосом распевая, пусть и фальшиво, но с огромным воодушевлением:

Не счесть алмазов в каменных пещерах,

Не счесть жемчужин в море полуденном…

– Отпусти, сумасшедший! Что на тебя накатило?

Бережно поставив ее на ноги посреди гостиной, Сабининшарахнулся к буфету, достал бутылку тминной, рюмку, налил себе до краев,опрокинул в рот. Шумно выдохнув, блаженным взором обвел гостиную, шагнул квисевшей на стене гитаре (Надя любила на ней иногда побренчать, довольномузыкально), упал перед Надей на одно колено и ударил по струнам во всюивановскую:

Цыганский быт и нравы стары,

Как песни, что все мы поем,

Под рокот струн, под звон гитары,

Жизнь прожигая, зря живем!

Прощаюсь нынче с вами я, цыгане,

И к новой жизни ух-хажу от вас,

Вы не жалейте меня, цыгане,

Прра-ащай мой табор, пою в последний раз!

Безусловно, его пенье и в подметки не годилось искусствулюбимца публики Юрия Морфесси,[39] а уж знаменитый НиколайДулькевич[40] и вовсе выгнал бы такого певца взашей, нонекоторый недостаток песенного мастерства Сабинин искренне пытался восполнитьогромным энтузиазмом и громогласностыо. Надя, не выдержав, зажала уши, но он,мотаясь по комнате с гитарою наперевес, без удержу распевал:

Цыганский табор покидаю,

Довольно мне в разлуке жить,

Что в новой жизни ждет меня, не знаю,

А в старой не о чем тужить!

Сегодня с вами затяну я песню,

А завтра нет меня, и я уйду от вас,

И вспоминайте цыгана песню,

Пр-ращай, мой табор, пою в последний раз!

– Я тебя умоляю! – воскликнула Надя.

Нехотя отложив гитару, Сабинин остановился посреди комнаты,медленно остывая. Потом рванулся к Наде, прижал ее к себе и, ломая всякое сопротивление,принялся громко и беззастенчиво целовать – в нос, в щеки, куда попало. Онапокорилась, должно быть, справедливо рассудив, что противоречить ему сейчасбесполезно.

Выпустив ее в конце концов, Сабинин рухнул на диван,раскинул руки по спинке, блаженно улыбаясь.

– Ну, слава богу, – сказала Надя терпеливо,присаживаясь рядом. – Я уж боялась, придется карету «скорой помощи»вызывать, в смирительную рубашку завязывать…

– От радости с ума не сходят, – сказал Сабинин,улыбаясь во весь рот. – Вовсе даже наоборот…

– Что случилось?

– Попробуйте угадать, мадемуазель, вы ведь умница, яэто давно начал за вами подозревать…

Она пытливо глянула ему в лицо, прикусила губку, на мигподняв глаза к потолку. Решительно тряхнула головой:

– Судя по твоим дикарским пляскам, имеетсяодно-единственное объяснение. Только одно событие, сдается мне, способно тебяпривести в такой восторг… Твой неведомый компаньон, а? Не обманул все-таки,готов поделиться сокровищами, которые вы с ним столь старательно… добывали?

– Милая, ангел мой, солнце мое, звезда очеймоих… – сказал Сабинин счастливо. – Ты совершенно права. Что ж,теперь можно признаться, что я был к нему несправедлив… Оказалось, у него быливполне уважительные причины… Все в порядке, Надюша. Это похоже на старуюмелодраму, но я могу с полным на то правом воскликнуть: Господи, я богат! Ябогат, Господи! Все кончилось…

– Поздравляю, – сказала Надя чуточку напряженно.