Держись, Калли, сказала я стуку сердца. Было ли это только мое воображение или оно на самом деле стало биться медленнее? Тише? У меня всего лишь простуда! Я силилась привстать и взять лекарства, но настолько отяжелела, что рухнула на спину. И сколько бы ни старалась держать глаза открытыми, веки сами собой опустились.

Я проснулась в половине пятого вся в поту. День был ненастным, пасмурным. За окном гостиной в сером небе собирались грозовые облака. Горло саднило так, словно я проглотила проволочную щетку. Кашель скрутил и не отпускал до тех пор, пока не вспыхнул огонь в груди.

У меня всего-навсего простуда.

Я перекатилась на бок, и мозг снова погрузился в болезненные воспоминания – о том первом случае, когда мне пришлось усыпить животное. Пока Линда наполняла шприц, горло жалило, будто прокисшей желчью. Мои руки сильно дрожали, когда я гладила жесткую шкурку Мод – золотистого ретривера, терпеливо ждавшего на смотровом столе. Во рту у меня пересохло, язык распух и едва ворочался, а я все твердила: «Я не причиню тебе боли, дорогая. Так будет лучше».

– Ты не обязана это делать, – сказал Джон.

Линда молча стояла рядом с ним.

– Знаю, – ответила я так тихо, что сама едва услышала свой голос.

Я подставила ладонь, Линда вложила в нее шприц, и я сомкнула пальцы на прохладном пластмассовом цилиндрике. Линда хотела, чтобы все ее ветеринарные сестры умели выполнять эвтаназию, хотя делали это под ее присмотром.

– У нас не только котятки и щенятки, – говорила она. – Если не привыкнешь к плохому, значит, выбрала работу не по себе.

Я кивала, хотя у меня все переворачивалось внутри, когда я думала, что придется стать свидетельницей последнего вздоха животного. И что именно я буду в ответе за то, что этот вздох последний. Но я все равно это делала.

Я заставила себя подняться. Позаимствованное мною время подходило к концу. С каждой минутой я чувствовала себя все хуже и хуже. Калли покидала меня. Мое тело отторгало ее сердце. Я убеждалась в этом с каждым его слабеющим ударом и хотела сделать для нее все, что могла. Ведь мы с ней стали почти одной личностью – я и она. Из моих видений я знала, что Натан помыкал ею: забрал у нее телефон, отнял деньги, запугал. В тот вечер именно он вел машину, а не вернулся домой на такси, как сказал Тому и Аманде. Я в этом не сомневалась. Однако где взять доказательства? Никто не примет меня всерьез. Все, что я видела и чувствовала во время обморока на месте аварии, было совершенно реальным. Но что, если я все неправильно поняла? Эта мысль, сколько бы я ее ни гнала, возвращалась снова и снова.

Вокруг было тихо. Очень тихо. Как бы я хотела обсудить с кем-нибудь свои дела! Но с кем? Ванесса мне не поверит, Рейчел больше не желает со мной знаться, даже Сэм махнул на меня рукой. С родителями, с тех пор как мне стало известно об отце и Линде, я почти не разговариваю. Мне не с кем поделиться. Даже если мой план осуществится, я не смогу рассказать Аманде и Тому, что отомстила за смерть Калли. Но сама-то я буду знать! А что, если я все-таки ошибаюсь?

Я дотащилась до кухни и, прежде чем проглотить таблетки, плеснула в лицо холодной водой. Включила потихоньку радио, чтобы иметь что-то вроде компании, стояла и смотрела на свою схему. На распечатку материалов о клеточной памяти. На скачанные из «Фейсбука» фотографии Калли и ее родных. Среди них был старый снимок Аманды: ее лицо еще не избороздили морщины, глаза лучились смехом. Если бы не Натан, она до сих пор оставалась бы такой и не превратилась бы в подобие выеденной скорлупы – старуху, все дни проводящую в одном и том же кресле в тоске по дочери, которую больше никогда не увидит.

Из приемника полилась новая мелодия. Эд Ширан пел «Поцелуй меня» – нашу с Сэмом песню. На секунду я ощутила такую острую боль в груди, что согнулась пополам и, чтобы не упасть, ухватилась за край стула. Я понимала: еще не поздно позвонить в больницу и попросить о помощи. Но я взглянула на фотографию Аманды, и все сомнения исчезли. Я должна совершить задуманное. Должна убить Натана.

Я толкнула ворота у дома Натана, и они со скрипом открылись. Мышцы свело от напряжения, но я нашла в себе силы постучать серебряным молоточком. Силуэт Натана приблизился к матовому стеклу двери. Пот выступил каплями у меня на висках. Звякнули ключи, и мое сердце забилось чаще. Входная дверь открылась, за ней стоял мокрый после душа Натан в обернутом вокруг бедер полотенце. Не иначе, готовился встретить того, с кем говорил по телефону и назначил свидание на десять.

– Дженна? – Он секунду колебался, в глазах мелькнуло смущение. – Зайдешь?

Господи! Неужели я на такое способна?

* * *

Натан пошел одеваться, а я сказала ему, что поищу что-нибудь выпить. Я знала, что времени у меня немного – он скоро спустится. Однако, оказавшись у него дома, начала сомневаться, что смогу довести дело до конца. Я встала на кухне у раковины и посмотрела в сад. Солнце, пламенея, склонялось к горизонту, небо подернулось красным. Казалось, что до него можно добежать и, вытянув руку, коснуться пальцами. Как же красив мир! Но люди превращают его в помойку. Мне захотелось свернуться клубочком и оплакивать его несправедливость. Тюрьмы набиты насильниками, убийцами, педофилами. Почему им позволено жить, почему у них здоровые сердца, а моя жизнь утекает? Но если я убью Натана, не превращусь ли я в такое же зло, как они? Я не знала и вцепилась пальцами в волосы, словно так могла заглушить голос в голове, твердивший, чтобы я не совершала преступления и возвращалась домой. Но в этот миг я услышала Натана: он насвистывал так, словно его совсем не волновало, что мир катится в тартарары, и это подогрело мой гнев – я приняла решение.

Я достала из буфета два стакана и плеснула в один из них виски «Джек Дэниэлс» – напиток с резким кисловатым вкусом. Я никак не могла справиться с крышечкой украденного на работе пузырька: чем больше я старалась, тем сильнее потела моя трясущаяся рука. Стекло стало скользким, пальцы одеревенели. Я сдернула с крючка у плиты полотенце и повторила попытку. На этот раз крышечка поддалась, я вылила содержимое пузырька в янтарную жидкость и размешала ее пальцем. В свой стакан я налила яблочного сока и несколько мгновений боролась с желанием добавить туда спиртного. Теперь не имеет значения, попадет ли в мой организм алкоголь: все равно мое тело отторгает чужое сердце, поэтому я и чувствую себя так ужасно. Но мне нужна светлая голова. Я взяла стаканы и приложила немалое усилие, чтобы удержать их в руках – они весили не меньше кирпичей. Я на самом деле больна.

Но это всего лишь простуда.

Ну вот, я готова.

В гостиной я не могла усидеть на месте. Пол надо мной поскрипывал: в спальне расхаживал Натан. Когда я кружила по комнате, глаза Калли, казалось, следили за мной с фотографии на камине. Радостная, она стояла на мостике и смеялась. Нет ничего, что бы сравнилось с ощущением полного счастья и сознания, что ты абсолютно любима. Я готова была поклясться: в тот момент Калли не сомневалась, что это навсегда. Затем я вспомнила ее последний снимок – с синяком под глазом и распухшей щекой – и подумала: как же мы губим друг друга, когда наши отношения дают трещину и рассыпаются!