Вот какими были ее товарищи по работе. Вот какими были единственные обитатели острова Нью-Нельсон с июля по октябрь 2005 года.

Ей никогда не забыть этих банальных увлечений, которые их характеризовали, были их историей и сущностью.

Никогда не забыть. По многим причинам.

Утром во вторник, 27 сентября, Элиса получила очень обрадовавшее ее известие. Его принесла миссис Росс (которая, по словам Марини, была «как налоговая» и «все про всех знала») во время второго завтрака. Дожевывая бутерброды, Элиса раздумывала, стоит или не стоит это делать, и представляла себе возможные результаты.

В конце концов она решила надеть длинные брюки. Может, это покажется глупым («по-детски», так сказала бы мать), но ей не хотелось появляться перед ним в шортах.

Подойдя к его кабинету, она услышала, как по клавишам порхают две птицы. Элиса кашлянула. Постучала костяшками пальцев. Открыв дверь, она поклялась себе навсегда сохранить в памяти образ ученого, сидящего за синтезатором: его лицо казалось перенесенным в его собственный рай, куда не было доступа даже физике. Она застыла на пороге, слушая музыку, пока он не кончил играть.

— Прелюдия первой партиты в си бемоль мажор, — сказал Бланес.

— Очень красиво. Я не хотела вас прерывать.

— Ладно, проходи и не говори глупости.

Хотя Элиса уже несколько раз была в этом кабинете, она почувствовала себя немного неловко. Ей всегда было немного неловко, когда она сюда входила. Отчасти это было связано с крохотным размером комнаты и большим количеством нагроможденных здесь вещей, среди которых была заполненная уравнениями пластмассовая доска, стол с компьютером и синтезатором и книжный шкаф.

— Я хотела вас поздравить, — пробормотала она, стоя вплотную к двери. — Я очень обрадовалась, услышав эту новость. — Элиса увидела, как он нахмурил брови и сощурил глаза, точно она невидимка и он вглядывается в воздух, чтобы понять, что за бестелесное создание с ним говорит. — Мистер Картер сказал об этом миссис Росс… — И внезапно, увидев, как он потирает губы, она подумала. Блин, он еще об этом не знает. Придется сообщить ему мне. — Информация поступила сегодня утром от одного неофициального источника Шведской академии…

Бланес отвел глаза. Казалось, он утратил к разговору всякий интерес.

— Я просто… Как это называют?.. «Вероятный кандидат». Это каждый год повторяется. — И он завершил фразу аккордом, как будто показывая, что предпочитает дальше играть, а не болтать о ерунде.

— Вам обязательно дадут премию. Если не в этом году, то в следующем.

— Конечно. Дадут.

Элиса не знала, что еще добавить.

— Вы этого заслуживаете. «Теория секвойи»… увенчалась полным успехом.

— Неизвестным успехом, — уточнил он, глядя на стену. — Для нашего времени, помимо всего прочего, характерно то, что о мелких успехах знают все, о крупных — немногие, а об огромных — никто.

— Об этом успехе узнают, — ответила она с искренним воодушевлением. — Наверняка можно будет найти способ сократить Воздействие или контролировать его… Я уверена, что о том, чего вы достигли, в конце концов узнает весь мир…

— Хватит уже выкать. Я Давид, ты Элиса.

— Хорошо. — Она улыбнулась, хотя невольно спровоцированная ею сцена ей не нравилась. Она просто хотела поздравить его и уйти, не слушая даже слов благодарности. Ей казалось очевидным, что Бланеса ее присутствие ни на грош не интересовало.

— Присядь где сможешь.

— Я просто хотела сказать вам… тебе это…

— Да сядь же, черт возьми.

Элиса отыскала местечко на столе, рядом с компьютером. Там было узко, и край стола врезался ей в ягодицу. Хорошо, что на ней длинные брюки. Бланес продолжал смотреть в стену. Она заподозрила, что он сейчас заговорит о несправедливости общества к таким бедным испанским гениями, как он, поэтому от его следующих слов у нее внутри все сжалось.

— Знаешь, почему я не давал тебе отвечать на занятиях? Потому что знал, что у тебя есть правильные ответы. Когда я читаю лекцию, я не хочу слышать правильные ответы, я хочу учить. С Валенте я был не настолько уверен в результате.

— Понятно, — сказала она, сглотнув слюну.

— Потом, когда ты ответила без разрешения, да еще так по-глупому, мое мнение о тебе изменилось.

— А.

— Да нет, все не так, как ты думаешь. Дай мне сказать. — Бланес потер глаза и вытянулся на кресле. — Не обижайся, но у тебя есть один из худших недостатков, которые только бывают в этом распроклятом мире: кажется, что у тебя нет недостатков. Именно это мне больше всего в тебе с самого начала не понравилось. Лучше, намного лучше, вызывать насмешку, чем зависть, запомни навсегда. Однако, когда ты заговорила со мной тоном ущемленной гордости, я подумал: «А, ну, все не так плохо. Может, она красивая, умная и работящая, но по крайней мере она заносчивая засранка. Это уже что-то».

Они серьезно посмотрели друг на друга и вдруг одновременно улыбнулись.

Наперекор распространенному мнению дружба не достигается долгими и трудными усилиями. Мы склонны думать, что самое важное рождается не сразу, но иногда дружба или любовь возникают, как солнце в ненастный день: только что все было серым, а через секунду льется слепящий свет.

В этот короткий миг Элиса подружилась с Давидом Бланесом.

— Поэтому я скажу тебе кое-что, чтобы помочь тебе сохранить этот недостаток, — добавил он. — Кроме того, что ты заносчивая засранка, ты еще и замечательный сотрудник, лучший из тех, с кем я когда-либо работал. Это служит тебе оправданием за твой приход с поздравлениями.

— Спасибо, но… тебе не хотелось, чтобы я тебя поздравила? — неуверенно спросила она.

Бланес ответил вопросом на вопрос:

— Знаешь, что означает в моем случае Нобелевская премия? Морковку. «Теория секвойи» официально не доказана, и мы не можем обнародовать наши опыты на Нью-Нельсоне, потому что они являются засекреченной информацией. Они просто хотят похлопать меня по плечу. Сказать: «Бланес, наука восхищается вами. Продолжайте работать на правительство». — Он умолк. — Как тебе это?

Она задумалась, а потом ответила:

— Мне кажется, это мнение заносчивого засранца, — и состроила язвительную мину.

Теперь рассмеялись оба.

— Один-один, — покраснев, сказал Бланес. — Но я объясню, почему я думаю, что прав. — Он провел рукой по лицу, и Элиса вдруг поняла, что пришло время для серьезного разговора. В комнате не было окон, но шум дождя и гудение кондиционеров проникали сюда через металлическую обшивку стен. Какое-то время были слышны только они. — Ты когда-нибудь пересекалась с Альбертом Гроссманном?

— Нет, никогда.

— Он научил меня всему, что я знаю. Я люблю его, как отца. Мне всегда казалось, что отношения между учителем и учеником в нашей специальности намного ближе, чем в других. — Однозначно, подумала Элиса. — Мы идеализируем наших учителей до непостижимого, но в то же время ощущаем насущную потребность превзойти их. Мне кажется, это оттого, что наша работа связана с одиночеством. В теоретической физике мы становимся чудовищами, запертыми в норах… Мы меняем мир на бумаге. Господи, мы действительно представляем опасность для всех людей… Но я отклоняюсь от темы… Гроссманн — крепкий мужик, настоящий тевтонец, полный энергии. Он уже на пенсии. Недавно у него обнаружили рак… Этого никто не знает, так что не распространяйся про это особо… Я говорю тебе это, чтобы ты поняла, что он за человек. Он не обращает на болезнь никакого внимания и выглядит лучше, чем я, честное слово. Он говорит, что протянет еще много лет, и я ему верю. В 2001 году он уже был на пенсии, но в тот вечер, когда мы получили изображение целого стакана, я пошел к нему домой и рассказал обо всем. Я думал, он обрадуется, поздравит меня. А он на меня посмотрел и сказал: «Нет, Давид», еле слышно, как будто выдохнул. И повторил: «Нет, Давид, этого делать не надо. Прошлое запретно. Не смей касаться запретного». Кажется, в тот момент я понял, почему он ушел на пенсию. Физик-теоретик уходит на пенсию, когда начинает думать, что открытия запретны. — Он напряженно и сосредоточенно смотрел на черно-белые клавиши. Немного помолчав, он добавил: — Как бы там ни было, может быть, Гроссманн в чем-то и прав. Тогда мы еще ничего не знали о Воздействии. Но я имею в виду не только Воздействие. А еще и компанию, финансирующую проект «Зигзаг».