Или не совсем.

Давайте по порядку. В первый и в последний раз в жизни она занималась любовью в семнадцать лет, с парнем по имени Бернардо. Испытанное стало для нее такой душевной травмой, что повторять она не захотела. Бернардо был веселым, милым, мягким и романтичным, но в момент полового акта превратился в разлаженный поршень. Он схватил ее за ягодицы и что-то булькал, рычал, толкал с пеной у рта. Она пошла в кино с нормальным человеком и оказалась в постели с бешеным зверем, который снова и снова пытался всунуть ей что-то промеж ног, мыча «ммм… уххх…». Ей это вовсе не понравилось. Влагалище очень болело, и оргазма она не ощутила. В конце он угостил ее сигареткой и сказал: «Все вышло потрясающе». Она закашлялась.

Спустя пару месяцев по дороге из Валенсии в машину ее отца врезался пьяный водитель.

Не то чтобы эти события были как-то связаны. Не обязательно после каждого траха должно было произойти какое-то несчастье, но, честно говоря, желание проверять это на практике ей отбили.

Так что… что она сейчас делает в постели с этим мужчиной? Он однозначно был еще хуже Бернардо, намного свирепее, со зверскими инстинктами. Она как-то видела фильм (названия она не помнила), в котором главную героиню имел не кто иной, как сатана, дышащее серой чудовище с белыми глазами и (судя по всему) гигантским членом. Идея, конечно, совершенно бредовая, но как не вспомнить о ней сейчас, когда на мне громоздится это… эти глаза, как фонари, а кто-то, кто не есть я (но должен был бы мною быть), вопит так, что можно оглохнуть…

Она проснулась в темноте. Никакого насильника не было, ни сверху, ни снизу, и она не была голой: на ней были майка и трусики, в которых она ложилась. И дыры в стене никакой не было (привиделось же). Но там, внутри, что-то болело, как болело тогда, в первый раз. Хотя задуматься об этом ей не пришлось, потому что вокруг творились гораздо более странные вещи.

Привычного света не было. Не было прожекторов над научной станцией, не было станции на острове, возможно, не было и острова в море. Только этот жуткий вой — оглушительное завывание, рвущее барабанные перепонки. Сирена.

Элиса встала, все еще отказываясь пугаться, и тут услышала голоса, скомканные в узкой полоске децибелов, свободной от пронзительного рева. С голосами до нее донесся страх, как с порывом ветра до нас доносится запах падали — крики на английском, по которым без перевода была ясно, что случилось нечто ужасное, потому что в любой экстремальной ситуации бывает миг, когда люди понимают все, что слышат, безо всяких объяснений. Катастрофы говорят на понятном всем языке.

Она бросилась к двери с мыслью о пожаре и со всего разгона наткнулась на ужасное привидение, белое, как пригвожденный к стене рентгеновский снимок человеческого тела.

— Вы… вы… выключился!.. Весь свет! Весь! Даже мой… фонарик!

И правда: не горело даже аварийное освещение. Их окружала совершенно непроницаемая тьма. Элиса обняла дрожащие плечи Нади, чтобы ее успокоить, и вместе с ней помчалась по коридору, босая, двигаясь ощупью.

Они наткнулись на что-то — наверное, на стену. «Стена» заговорила голосом Райнхарда Зильберга, силуэт которого виднелся в свете фонарика. Поднявшись на цыпочки, чтобы преодолеть преграду в виде Зильберга, Элиса разглядела Жаклин Клиссо, на которую луч светил снизу, и Бланеса, который боролся с человеком, державшим фонарик (это был какой-то солдат, наверное, Стивенсон) и стоявшим на входе в коридор, ведущий во второй корпус. Дай мне пройти! Нельзя! Я имею право!.. Говорю вам!.. Я научный руководитель!..

До Элисы дошло, что Надя давно ей что-то кричит:

— Рика и Розалин в комнатах нет! Ты их видела?

Она попыталась сымпровизировать какой-то ответ, не ограничиваясь кратким «нет», когда внезапно воцарилась полная тишина.

И вслед за тишиной раздался облегченный голос Марини (далекий, донесшийся из второго корпуса: «Ох, наконец, блин»). Эхо от воя выключившейся сирены так громко звучало в ушах Элисы, что она не заметила, как по коридору, из-за спины Стивенсона, выходит кто-то еще. Из темноты высунулась огромная рука, перед Бланесом возникло каменное лицо.

— Спокойствие, профессор, — не повышая голоса, сказал Картер. — Спокойствие, все. Произошло короткое замыкание в главном генераторе. От этого включилась сирена. Поэтому нет света.

— А почему не включился резервный генератор? — спросил Зильберг.

— Этого мы не знаем.

— С оборудованием все в порядке? — обратился к нему Бланес.

Ответа Картера, того, как ему пришлось отвести глаза, застывшего выражения его лица, контрастировавшего с некой явной бледностью щек, резкого понижения голоса Элиса не забудет никогда.

— С оборудованием — да.

— Простите, кто-нибудь еще будет чай или кофе? Я собираю чашки.

Голос миссис Росс раздался внезапно, словно заговорил кто-то, кто всегда молчит. Элиса заметила, что ела только Мерил (йогурт, спокойно, но непрерывно зачерпывая ложкой). Миссис Росс сидела у стола и выглядела лучше, чем можно было бы ожидать, принимая во внимание не только случившееся, но и тот факт, что у нее не было времени нарядиться и навесить на себя все украшения, которые она обычно носила. Совсем недавно она делала чай и кофе и раздавала всем печенье, как практичная мать, считающая, что без какого-то минимального завтрака разговаривать о смерти нельзя.

Никто больше ничего не хотел. Поправив прическу, она продолжила поедать йогурт.

Они собрались в столовой: горстка людей с осунувшимися, бледными лицами. Не хватало Марини и Крейга, которые проверяли ускоритель, и Жаклин Клиссо, которая занималась свойственным ее профессии делом, хотя о таком применении ее знаний до этой трагедии никто и не думал.

— Как мне кажется, — произнес Картер, — мисс Райтер зачем-то поднялась ранним утром, пошла в зал управления и вошла в машинный зал, где находится генератор. Там она коснулась чего-то, что трогать не следовало, вызвала короткое замыкание, и… Остальное вы уже знаете. Когда профессор закончит осмотр, мы получим дополнительную информацию. У нее нет материалов, чтобы провести вскрытие, но она обещала дать заключение.

— А куда подевался Рик Валенте? — спросил Бланес.

— Это вторая часть вопроса. Ответа на него у меня пока нет, профессор. Спросите попозже.

На лице сидевшего за столом в пижаме Зильберга было странное выражение, свойственное людям, которые обычно носят очки, но вдруг оказываются без них (он оставил их в спальне и еще не смог забрать). На его щеках виднелись следы слез. Он развел руками, бормоча:

— Дверь в машинный зал… Разве она не была заперта на ключ?

— Была.

— Как смогла войти туда Розалин?

— Наверняка у нее был дубликат ключа.

— Но зачем Розалин понадобился дубликат ключа? — Элисе это тоже было непонятно.