Когда Ричард был совсем ещё ребёнком (задолго до Великой Депрессии), отец, будучи важной шишкой в Сан-Франциско, водил гулять его на набережную кормить чаек. Мальчик мог поклясться, что завидев его статную, могучую фигуру на причале, буксирные тралы посылали в их сторону приветственные протяжные сигналы. Это чайки, говорил отец. «Тиайки», повторял сын, путавший в то время английские и русские слова. «Пап, а почему ты говоришь «чайка», а мама «seagull»?» «Потому, что на разных языках эта птица называется по-разному». Ричард неловко бросил хлебный мякиш в воду. Как интересно, оказывается любые вещи можно называть как угодно, как тебе вздумается! Но взрослые почему-то не разделяли того мнения, о котором говорили сами, и ему нередко доставалось от матери по губам за выдуманный им произвольный, тарабарский язык.

А вообще-то было хорошо до Великой Депрессии. В ноябре 1929-го отец с того самого причала, с которого они вместе кормили чаек бросился в воду вниз головой… Ричарду шёл 15-ый год и буксирные тралы в заливе Сан-Франциско выли как обезумившие от горя волки, потерявшие вожака…

– Так вот, в какой дыре ты обитаешь.

– А? Что? – корреспондент, захваченный во сне воспоминаниями своего детства, не успел проснуться и понять, что происходит, и кто с ним разговаривает.

Ричард угрём извернулся на своей кровати. На пороге его гостиничного номера стоял хитро улыбающийся Джозеф Кроуз, а из-за его плеча робко и виновато выглядывал портье.

– Вы можете быть свободны, – Кроуз сказал это портье, почти не оборачиваясь.

– Мистер Воскобойникофф, я просто не знал, не знал, что… и я не виноват.

Последние слова портье выкрикивал, стремительно уносясь по коридору.

– А ты, дружище Рич, прямо, значит, как Чацкий, с корабля на бал, – Кроуз протёр пальцем по пыльной поверхности обшарпанного стола времён его молодости.

– Только не напоминайте мне, ради всего святого, об эсминце «Коннектикут». При одной мысли о пятидневной качке меня мутит. А Вы, мистер Кроуз, оказывается, читали русского поэта Грибоедова? – удивился корреспондент.

– Увы, только Пушкина: «И путешествия ему, как всё на свете надоели. Он возвратился и попал, как Чацкий, с корабля на бал», – почти без акцента процитировал Кроуз по памяти. – Глава восемь, строфа тринадцать.

Ричард успел присесть на постели и несколько раз провести рукой по волосам, а Джозеф Кроуз подтащил единственный в номере, обитый плисом стул и сел напротив корреспондента на него задом наперёд.

– Я распорядился, они сейчас постараются нам организовать приличный завтрак, – Кроуз весело подмигнул.

– Мистер Кроуз, у меня же нет ни малейших сомнений в том, что Вы не завтракать сюда со мной пришли, – Ричард, как за спасительный круг, ухватился большими пальцами за свои брючные подтяжки.

– Знаешь, почему у тебя всё так сложно?

– Почему?

– Ты всё сам усложняешь, – голос Кроуза был мягок и дружелюбен. – Для тебя сложно даже называть меня просто Джозефом, хотя я тебе говорил много раз, – он шутливо погрозил корреспонденту пальцем. – Ты думаешь, я старше тебя, богаче и могущественнее, что я большая шишка здесь, да?

– Ну, примерно так, – Ричарда развеселил такой оборот, и он несколько раз по-мальчишески хихикнул.

– А какая тебе разница, кто тебя убьёт? Большой босс, перед которым ты трепещешь, или мелкая сошка, которую ты презираешь. Человек, к которому ты почтительно обращаешься «сэр», или лучший друг, с которым вы всегда, с самого детства были на «ты»?

Такого перехода корреспондент не ожидал, тем более, всё это Кроуз произнёс абсолютно ледяным тоном. («Он решил всё-таки убить меня из-за…?»).

– Чего ты молчишь? Ответь мне, – настаивал Кроуз, и на его скулах заиграли угрожающие желваки.

– Мне было бы всё равно, Джозеф, – выдавил из себя корреспондент.

– Вот видишь, как теперь легко тебе называть меня Джозефом. А? – он разразился почти безудержным смехом, длившимся с минуту.

Ричарда тоже мелко затрясло на его кровати.

В дверь вежливо постучали. И гостиничный кёльнер в накрахмаленной рубашке и белом коротком пиджаке с бабочкой торжественно вкатил столик, уставленный всякой приятно пахнущей всячиной.

– Я не знал, что такие здесь есть, – признался Ричард, намазывая паштет из гусиной печени на ломтик душистого белого хлеба.

– А таких здесь и нет, – со знанием дела заявил Кроуз, откусывая маленький ломтик лимбургского сыра и запивая его кофе. – Вон, видишь французский ресторан чуть поодаль, – он указал в окно, – я думаю, оттуда.

– Вы… Ты просто волшебник, Джозеф! – Ричарду очень нравился такой французский завтрак.

– Я? Да, ну что ты! Куда мне? Если кого и называть настоящим волшебником, так это тебя, друг мой. – Кроуз отложил грейпфрутовую корку и стал вытирать руки салфеткой.

– Это почему ещё? – Ричард застыл с набитым ртом.

– Ну, во-первых, ты умудрился за пару дней раскрыть дело о похищении Самоучителя. Во-вторых, ты произвёл просто какое-то мистически неизгладимое впечатление на мою жену миссис Милинду Кроуз, настолько неизгладимое, что она даже затребовала тебя посреди ночи в свой будуар. И наконец, в-третьих, ты продержался целых 29 ходов в шахматы против Ци Си! – мистер Кроуз после завтрака явно благодушествовал. Его глаза светились прохладным, но мягким светом.

– Джозеф, скажи мне, пожалуйста, только честно, ты знаешь обо всём, что происходит в Гонконге? Да, и ведь украденные листы Самоучителя у меня, мне их передала секретарша Пикфорда, моего босса! Я могу их…

– Не трудись. Это древний трактат по садоводству, – остановил Ричарда его могущественный приятель.

– ???

– Милинда вообще ничего не знала о Самоучителе Игры, а вот Такагоси что-то пронюхал. Когда я узнал, что она спуталась с ним, то спрятал Самоучитель в надёжном месте, а японцу через неё подсунул руководство по выращиванию древних садовых растений. Он написан за несколько веков до нашей эры, так что ни одна современная печатная машинка его не возьмёт. Между прочим, мне стоило немалых денег заполучить его из бывшей Императорской библиотеки.

Отсмеявшись, Кроуз продолжил:

– Если бы я знал обо всём, Рич, то не стал бы тебя тревожить в столь ранний час своим незваным посещением. А здесь я именно потому, что хотел бы узнать у тебя о некоторых вещах, о которых даже я ещё не знаю.

– Есть ли таковые? – усомнился корреспондент, вытирая губы и готовясь к серьёзному разговору.

– Даже не сомневайся, – бывший коп закурил свою любимую бомбейскую сигару. – Скажи мне, Рич, почему ты согласился помогать Милинде? Ведь ты же понимал, что она тебя втягивает в очень нехорошую игру.

Корреспондент задумался, скосил глаза куда-то в пол и честно признался: